Олег Попович - Прайд. Кольцо призрака

«Лолита. На кого она стала похожа! На улице встретишь, не узнаешь. Куда девались знаменитые Лолиткины губы? Пухлые, полные сока. Зрелая вишня под тонкой блестящей кожицей. Теперь через все лицо сверху донизу выпуклый шов, как на стручке гороха. Сейчас лопнет шов, распадется лицо на две половинки, и тогда оттуда посыплется что-то сухое, больное…

Только глаза остались живые, светлые, желтые, ярко горят».

Ирина незаметно огляделась с порога грязной комнаты. «Где нарядная пестрота, всегда так любимая Лолитой? Нет ковра на стене. За стеклом обшарпанного серванта банка с помидорами, заклеенная вздутой зеленой плесенью. А ведь вокруг нее жили слащаво-прелестные девушки в хрупких сахарных кружевах. Жеманные, чисто вымытые, холеные. Была еще собачка, вечно грызущая розовую игрушечную косточку. Веселая Лолитка, веселый ее фарфор. Все сгинуло, сдуло дурным ветром беды. Спустила по дешевке или отдала все так, за бутылку».

– Не сердись, что я без звонка. – Ирина сказала это чуть подобострастно, неуверенно.

– Чего надо? – Взгляд недовольный, так, мельком взглянула. С сухим треском кашлянула в ладонь. – Проходи, раз пришла. Что, хороша Лолитка?

– Вот торт…

– Лучше бы водяры взяла.

Зашевелилось ватное одеяло на широкой кровати. Те же сальные пятна на одеяле – пауки с лапками. Из-под кровати высунулась маленькая серая рука. Требовательно стукнула граненым стаканом об пол.

– Торт будешь жрать. Вот только высунись, высунись, морду кремом намажу! Шоколадным. Будешь Абамой из барака. В Америку свою хочешь? – злобно оскалилась Лолита, наклоняясь, приподнимая угол одеяла.

Рука со стаканом проворно исчезла.

Ирина села на костлявый скрипучий стул.

– Говори! Ты же так просто не придешь. На торт развелась. Но вообще-то наслышаны мы про ваши делишки.

«Про какие?» – хотела спросить Ирина. Но удержалась. Вон как смотрит. Кривит стертые синие губы. Ирина проговорила робко, покаянно:

– Лолит, понимаешь, влипла я в одно дело…

«Надо же: подскочило Пашино словечко «влипла». Паша сказал, потом спохватился, морщился – сорвалось».

– Это ты про Алку-покойницу! Ясненько. – Голос с насмешкой. А глаза светлые, с золотом. Видят уже свое, нездешнее. – Влипла, говоришь? У нас это без проблем. Тащи бутылку – будет тебе алиби. – Она приблизила лицо с горящими глазами. Прохрипела, брызгая слюной. Ирина едва сдержалась, чтоб не вытереть губы и щеку: «Вдруг заражусь?» – постеснялась.

– Что молчишь? За этим пришла. За этим. – Лолита вдруг хрипло засмеялась. Открылись белоснежные, крепкие зубы. А губ нет, высохли. – Алиби всем надо!

– Да, – с трудом выговорила Ирина.

– За бутылку – подтверждаю! Присягу дам, прямо на Библии. Хоть на суде, хоть где! – послышалось из-под кровати. Голос сиплый, глухой, прокуренный. – Как я ненавижу вашу страну!

– Заткнись, демократ хренов. Уже намитинговался, довыступался еще в прошлом веке, теперь лежи тихо, – оборвала его Лолита. Проговорила мечтательно, с какой-то безнадежной, далекой завистью: – Сама звонила. Мадам. Беспокоится о тебе, значит. Так надо понимать. Ей-то это сделать не с руки. Муж у нее знаменитый. А мне теперь наплевать. Алиби – так алиби. Мне все одинаково, к этому идет.

Вовчик под кроватью заворочался, уныло, по-собачьи завыл.

Ирина вышла из подъезда и тут же в подвальном магазинчике купила бутылку водки и палку колбасы.

– Живут же люди! И выпивка тебе, и закуска. – Кто-то завистливо вздохнул за плечом. Ирина оглянулась. Бич. Плоское опухшее лицо. Так же осторожно спряталось за углом. «Бич – бывший интеллигентный человек», – вспомнила она слова отца.

«Следят? Да нет, кажется».

– Чего долго? Давай, давай. – Лолита нетерпеливо схватила бутылку прямо из рук. Красивыми крепкими зубами скрутила с бутылки алюминиевый колпачок. Ирина нашла на столе грязный нож, превозмогая отвращение, нарезала колбасу толстыми кусками.

Из-под кровати высунулась рука со стаканом. Ирина походя удивилась, какая она маленькая, сморщенная, с огромными выпуклыми, как линзы, ногтями на коротких пальчиках.

– Обождешь! – Лолита ногой отодвинула руку со стаканом. Охнув и прихватив ладонью поясницу, сняла с полки два стакана. Мутные, захватанные. Налила себе полный, прищурилась, отмеряя, наполнила второй до половины.

– Тебе, Ирка.

Наклонилась, налила стакан Вовчика по края. Накрыла стакан куском хлеба, сверху положила два кружка колбасы и болотного цвета соленый огурец с провалившимися боками.

Послышался стон урчащий, блаженный. Серая маленькая ручка утянула стакан в темноту под кровать.

Лолита выпила весь стакан разом, запрокинув голову. Острый мужской кадык ходил вверх-вниз по сухому петушиному горлу. Поставив стакан, замерла на миг с остановившимися глазами, приложила ладонь к груди. Нехотя взяла с тарелки кусок помидора, высосала его, сплюнув кожицу на клеенку.

– Это надо чувствовать… – прошептала она, глядя в пустоту. Вдруг гневно повернулась к Ирине. – Пей! Праздник у тебя. Алиби купила.

Ирина послушно выпила до дна. Водка саданула по горлу. Потянулась к колбасе. А тут еще помидоры с луком. И свежий черный хлеб толстыми ломтями.

Лолита словно оттаивала, прямо на глазах. Густым темным соком налились губы., пропал страшный зеленый шов, усмехнулись глаза.

– Угодила ты Мадам, – задумчиво сказала Лолита, поглаживая себя по пустой байковой груди. – Деньги мне предлагала за тебя. Чтоб я тебе алиби устроила… Только от нее мне не надо.

– Соловьи, соловьи, не будите солдат! – неожиданно высоким, очень чистым голосом запел Вовчик под кроватью.

– Деньги? Деньги за меня? – с испугом переспросила Ирина.

– Ты ей Женьку подсунула. Угодила, – повторила Лолита, презрительно оттопырив нижнюю губу.

– Женьку? Ты что? – ахнула Ирина. – Как я могла, подумай?

– Это уже ты думай, мне-то что, – поморщилась Лолита, не глядя на Ирину. – Меня на день рождения не приглашают. Компанию испорчу.

Лолита кулаком ударила по ватному одеялу. Удар получился глухой, беззвучный:

– Пой еще! Кому говорю: пой!

Вовчик сонно выругался, брыкнул ногой.

– Соловьи!.. – снова запел он, еще громче, светло и чисто.

– Мог бы в хоре народных инструментов петь, – вздохнула Лолита. – Спецы говорили: редкий голос.

«Вот и Лолита знает про мой день рождения». В голове Ирины зажужжали пьяные пчелы. «Может, я уезжала?

Всех пригласила, а сама уехала. Да нет, Женька рассказывал, как я кофе подавала… И Паша… Все знают, одна я ничего не помню. Какой-то кошмар».

– Лолита… – Ирина с жадностью потянулась к тарелке за вторым куском. «До чего хлеб свежий. Вкусно».

– Кончилась Лолитка. Лариска я. – Взгляд ее притягивала далекая пустота. С ней она и говорила: – Помнишь, какая была Лолитка? За одни только губы прославилась. Шампанское лилось рекой. Из всех меня одну сразу выбирали. Мадам не обижалась. Подруги. Кончилась Лолитка. Хочешь, сукой меня обзови. Откликнусь. Плевать. Нет, погоди. – Лолита приблизилась лицом к Ирине. Глаза по края налиты кипятком. Обожгла: – У, актриска! Вот кто сука оказалась по всем правилам. Я тебя за свою девку держала, а ты… Где в тебе столько дерьма пряталось? За один месяц открылась. С Мадам что взять? У нее, может, бабье бешенство, кто знает. Но писаку своего она взаправду любит. А вот ты! Как к Пашке переехала, добилась чего хотела, все свое нутро поганое вывалила. Я тебе звоню: «Принеси, бога ради, бутылку. Подыхаю». А ты: «Ха-ха! Это тебе вредно». Мораль читаешь. Воспитываешь. О здоровье моем беспокоишься. Ну не тварь ли ты после этого?