Татьяна Богатырева - Загробная жизнь дона Антонио

Тоньо обернулся — и замер, пытаясь унять бешено заколотившееся сердце.

Великий Инквизитор.

Явился, стоило вспомнить.

Невозмутимый, непроницаемый, полный величия и опасности в своей красной кардинальской шапочке, черном дорожном камзоле и кавалерийских сапогах со шпорами. Милостиво обвел взглядом чернь, осенил благословляющим — отпускающим жестом, мол, продолжайте работу, добрые люди. Едва заметно улыбнулся Тоньо — уголки губ дрогнули, глаза остались непроницаемо — изучающими, как закопченное стекло: изнутри все прекрасно видно, но при взгляде снаружи — только чернота.

Протянул руку с перстнем для поцелуя.

— Антонио. Рад видеть твою столь похвальную заботу о невесте.

Где-то внутри Тоньо дрогнуло возмущение, едва не просыпавшись искрами на облитую маслом солому.

Невесте?..

Эта девочка, Ритта — его невеста! Нежеланная и ненужная, занявшая место той единственной, кого он хотел бы видеть рядом? Он забыл об этом. Он не хотел об этом помнить! Так просто было любить чужих детей, и так сложно — невесту.

— Благодарю, ваше преосвященство, — ответил Тоньо, опускаясь на одно колено и целуя перстень.

На сей раз тяжелой руки на его голове не было. Откровенных слов — тоже.

— Прекрасные фигуры. Кажется, вы собирались показать вашей невесте и вашему будущему деверю, как горит чучело. Я тоже с удовольствием погляжу.

Уголки его губ снова едва заметно дрогнули в намеке на улыбку. Самую настоящую инквизиторскую.

О да, отцу Кристобалю не нужны пыточные подвалы, чтобы разобраться — колдун перед ним или добрый христианин. Ему довольно в светской беседе позволить вам самостоятельно взойти на костер и поднести факел к хворосту. Он даст вам выбор, на первый взгляд однозначный, и посмотрит, как вы будете выпутываться, что послушаете — разум или сердце, угадаете или нет…

На короткий миг Тоньо захотелось отдать трусливый приказ: лодочник, факел, поджигайте. Никаких чудес ради развлечения. Но…

Но он был Альба.

Альба никогда не трусят.

К тому же его девочка… ладно, его невеста — верила ему, верила в него, ждала настоящего чуда. И будь он проклят, если струсит дать ребенку ее чудо только потому, что не уверен, этого ли от него ждет Испания. И будь проклята Испания, если улыбка ребенка противоречит ее интересам.

Тоньо коротко поклонился его преосвященству, подмигнул Ритте и Дито, требовательно протянул руку к помощнику дворецкого. Тот замялся всего на полмгновения, но тут же сообразил, что от него требуется, и вложил в руку Тоньо незажженный факел.

Оторвав кусочек пакли, Тоньо дунул на него и пустил огненную птицу к элефанту, качающемуся посреди реки. В голубых сумерках маленький феникс сиял и переливался, а дети, затаив дыхание, следили за ним — и радостно захлопали в ладоши, когда он коснулся соломы и на темной воде вспыхнул огненный элефант, поднял хобот и затрубил.

Словно живой.

И феникс — словно живой. Совсем как тот феникс, которого он во сне подарил Марине.

Вот только того же восторга и легкости сейчас не было, хотя он впервые сумел создать феникса.

Настоящего. Безо всяких алхимических ингредиентов, магических трактатов и прочей ереси.

Его преосвященство тоже похлопал. Всего несколько раз. Но теперь его улыбка была настоящей, искренней улыбкой дяди, довольного племянником.

Тоньо послушался сердца — и угадал. Инквизиторского костра для него не будет.

— Прекрасное зрелище, сын мой. Ее величество будет довольна. А теперь будь любезен, сопроводи меня и этих милых детей к дому. Здесь, в Малаге, иногда так внезапно темнеет.

И в самом деле, Тоньо сам не заметил, как прозрачная голубизна воздуха загустела в синь, запели цикады и резко, сладко запахли ночные цветы. Задумался о Марине и фениксе, засмотрелся на элефанта, танцующего и сгорающего на реке. Все засмотрелись. Даже слуги забросили работу и восторженно молились, благодаря Господа за явленное чудо и забыв о ревнителе веры совсем рядом.

Хотя…

Может быть наоборот, увидели, что Великий Инквизитор счел огненную птицу богоугодным деянием, а не колдовством, и возблагодарили Господа за то, что не пришлось идти на костер вслед за сюзереном.

Неважно.

Важно было, что теперь он может не притворяться обычным человеком и не ждать вызова в Инквизицию.

Все, что отец Кристобаль хочет ему сказать, он скажет сегодня. И если хочет о чем-то спросить, спросит прямо сейчас.

— Не хочешь ли ты исповедаться, сын мой? — Его преосвященство с удобством расположился в любимом кресле Тоньо перед незажженным камином и любовался на трепещущих крыльями огненных птиц, прикованных к своим восковым столбам — свечам.

Вряд ли на такой вопрос можно было ответить отказом. Да и не хотелось. Сколько можно прятать от самого себя то, что снится чуть не каждую ночь, о чем думаешь в любой подходящий и неподходящий момент.

Что было бы, если б Марина сказала: останься со мной, Тоньо? Что было бы, если б он не послушал своего сердца и взорвал крюйт — камеру «Розы Кардиффа»? Что было бы, если б он не молил Господа остановить брата Фердинандо?..

Слушая его, отец Кристобаль лишь понимающе улыбался и качал головой, мол, Господу не нужны слова, а исповедь — это для тебя, чтобы ты сам понял и простил себя.

— Так сделал ли ты что-то, о чем сожалеешь и что сделал бы иначе, сын мой?

— Я ни о чем не жалею, отец Кристобаль, — ответил Тоньо, внезапно осознав, что это и есть правда.

Он не жалеет даже, что рассказал о своей нежданной и неуместной любви к фате Моргане. Признал ее вслух. Сжег мосты.

— Отпускаю тебе грехи твои, сын мой. — Его преосвященство улыбнулся и потрепал Тоньо по волосам, совсем как в детстве. — Не бойся любви, бойся нелюбви. Господь ничего не делает просто так, и если ты встретил свою любовь именно так, значит, так было нужно. Зачем — ты поймешь. Постепенно.

К берегам Андалусии пришли тютелька в тютельку, за два дня до праздника святой Исабель. Этих двух дней как раз хватило, чтобы разузнать обстановку — для этого поймали мелкого купчишку, допросили и посадили в трюм, чтобы не принес на берег новость о пиратах — и составить план. Простой, как жареная камбала, план.

Прийти, увидеть, победить… э… то есть удрать. Чтобы удирать было удобнее и никому не пришло в голову устроить засаду на наглого пирата, к Малаге Марина решила добираться на «Ульфдалире», все равно Торвальда никакими силами нельзя было заставить остаться в стороне. А «Розу Кардиффа», успевшую прославиться на обоих океанах, она доверила Неду и велела ему дожидаться в трех десятках милях от берега, чтобы не дразнить гусей.