Анастасия Колдарева - Магия на грани дозволенного

С уходом Евы атмосфера в гостиной пропиталась неловкостью и напряжением – не то чтобы враждебным, скорее настороженным. Дэн ждал от Лисанского язвительных реплик и тщетно пытался успокоиться и убедить себя, что тот проведет утро – и вообще весь день – в его излюбленной демонстративно-презрительной манере: выпьет чаю, усядется за книги и бумаги и сделает вид, будто Дэна либо не существует вовсе, либо тот существует исключительно в виде предмета интерьера.

Вчерашний короткий разговор на чердаке ни к чему не привел. Дэн сомневался, стоило ли принимать рассказ о смерти Анны за чистую монету. Наверняка Лисанский соврал – он тварь подлая, хитрая и изворотливая. Сказка о смерти могла быть выдумана с целью выгородить мать, заставить Орден махнуть рукой на ее поиски. И, в конечном итоге, спасти ее от камеры, допросов и позора. А письма… чем не идеальное прикрытие для подобного плана? Каким бы трусливым ни был Лисанский, глупцом его не назовешь. И если он ждал, что Орден заинтересуется Анной – или ее банковскими счетами, – то мог предвидеть появление наблюдателя. У него было множество пустых вечеров, чтобы написать несколько десятков душещипательных писем. Главное – заставить надзирателя поверить в его горе и сыграть как можно убедительнее.

В общем, Дэн весь извелся этой ночью, искрутился в постели, однако попытки проанализировать ситуацию так и остались полусонным бредом. Он был растерян. И не знал, куда деться. Не знал, что думать, как себя вести, что предпринять.

А Лисанский все тянул потихонечку свой ядовитый лиственный чай и глядел в огонь.

Когда он заговорил, Дэн вздрогнул от неожиданности.

– Ты не рассказал Паламейк о моей матери, – голос его был начисто лишен эмоций. Кинул фразу, как кость – собаке. И замолчал, ожидая ответа.

А что можно было ответить?

– Нет. Не рассказал.

– Почему? – в тоне Лиса мелькнул легкий оттенок любопытства.

– Не уверен, что ты не солгал.

– Ясно, – Лисанский, кажется, улыбнулся.

Дэн не видел его лица – тот сидел к нему спиной, по-прежнему наблюдая за языками пламени в камине.

– Почему ты сам не расскажешь? – спросил он. – Если так уверен, что именно этого от тебя ждут…

– Чтобы меня бросили гнить в катакомбы? Потребность в информации о матери – единственное, что удерживает Орден. Если узнают, что она мертва, я загремлю на нары. Возможно, в отдельную камеру с удобствами в уголке – сырой и холодный каменный мешок без окон с матрасом из гнилой соломы. Я слышал, в турайдских подземельях это самое привилегированное жилище. Бывает и хуже. Бывают колодцы, в которых можно только стоять, – весьма изощренный способ пытки. А бывают общие камеры с решетками, через которые выродки в рясах наблюдают, как кого-нибудь опускают.

Дэн слушал, на автомате подыскивая слова для язвительного пожелания – именно туда загреметь и получить сполна. Но слов не находилось. Вернее, не находилось злости, а без нее слова казались пустыми и жалкими. Дэн вдруг понял, что смертельно устал от ненависти, – ему бы передохнуть, отвлечься, переключиться хотя бы на время. Ярость и бесконечные стычки выжали его досуха.

– Уволь, Гордеев. Не знаю, сколько еще я протяну здесь, но, сколько бы ни протянул, здесь приятнее, чем в катакомбах.

Странно, что Лис рассказывал об этом ему. Уж на его-то сочувствие рассчитывать было глупо.

– В общем, мне невыгодно, чтобы о смерти матери узнали, – закончил тот. – И твое недоверие на руку. А то я уже тысячу раз пожалел, что наболтал вчера лишнего. Впрочем, ты бы и сам догадался, хоть ты и тупой…

Он замолчал. Вероятно, действительно жалел о сказанном.

– Гордеев, от вида твоей физиономии молоко скиснет, – заметил Лис десятью минутами позже, обернувшись. – Что там у тебя стряслось?

– Где? – не понял Дэн.

– В Ордене.

Надо будет не забыть выразить Еве глубокую благодарность: подставлять его, видимо, тоже входило в план по спасению его души.

– Расскажи! – настаивал Лис.

– С чего вдруг?

– С того, что делать нам все равно нечего…

– И это дало тебе повод надеяться, будто я захочу излить душу? Ты меня плохо знаешь.

– Наоборот. Я еще в интернатские времена заметил, что ты даже с друзьями своими разговаривал через раз и не обо всем. Страдал в одиночку, тянул бремя восхождения…

– Сарказм должен подвигнуть меня на откровения? – усмехнулся Дэн.

– Ну… умом тебя не поймешь. А вдруг?

– Я же говорю, ты слишком плохо меня знаешь.

– Так расскажи.

Лисанский, неуклюже предлагающий перемирие (во второй, кстати, раз) – до чего жалкое зрелище! Колючего, ершистого, ненавидеть его было проще. С чего он вообще взял, будто Дэн захочет ему довериться? Откровенность за откровенность? Что за торгашество?

– Я не в настроении, – сказал Дэн, барабаня пальцами по книжной обложке.

– Боишься дать лишний повод для насмешек? Брось! Может, я смогу помочь?

Дэн недоверчиво покачал головой: Лис, готовый проникнуться состраданием? Что, черт возьми, здесь происходит?

– Ты с ума сошел, – наконец заключил он.

– С кем поведешься, – Лис пожал плечами. – Ладно, не хочешь – молчи. Храни свои стр-р-рашные тайны. Может, Паламейк окажется посговорчивее.

– Я гляжу, вы с ней поладили, – бросил Дэн с неожиданным раздражением. Ева могла поддерживать его как бывшая подруга Руты, но ее стремление угодить еще и Лисанскому вызывало неприятное недоумение и наводило на грустные размышления о двуличии девушки. Дэн скрипнул зубами, вспомнив, как она ворковала над Лисом, как осторожно, боясь причинить боль, ощупывала его ребра, как гладила по щекам… Лисанский не заслуживал жалости! Ни жалости, ни умиления, ни поддержки, ни участия – ни-че-го.

– Она бывает… забавной, – Лис поднял кружку, взбалтывая остатки чая и разглядывая его в свете огня.

– Если я не захочу, она тебе ни слова не скажет, – отрезал Дэн. Испытывать бы хоть десятую долю той уверенности, которая звучала в голосе…

– Если я захочу, она передо мной наизнанку вывернется, – вкрадчиво заверил Лис, и его губы дрогнули в кривой усмешке.

– Настолько уверен в собственной неотразимости? – Дэн насмешливо сощурился. – Когда ты в последний раз смотрел в зеркало?

– Дело не во внешности, Гордеев, – Лис ни капельки не обиделся. Наоборот, в его словах прозвучала непоколебимая уверенность, твердость и сила. – Дело в манерах. Но тебе с твоим плебейским происхождением и убогим умишком этого, конечно, не понять.

– Ха! Уговаривай себя, уговаривай. Что еще ты можешь предложить женщине, кроме хваленых мифических манер? Кстати, сколько тебя помню, ты всю жизнь блистал исключительно хамством и невероятной подлостью, а никак не манерами. Поэтому, боюсь, напрасно тебе папа в уши надул о родстве с польскими королями. Наврал, как пить дать, – Лисанский сжал челюсти, а довольный собой Дэн расплылся в улыбке. – К тому же от былого состояния остались рожки да ножки. Бедненький, но чистенький, а, Лис?