Филис Каст - Заговор богинь

– Теперь совсем другое дело, богиня. Давно уже нет того нежного юноши с гладкими щеками.

Одиссей ожидал, что богиня с ним согласится, рассмеется и наденет на лицо божественную маску – маску, за которой Афина всегда скрывала свои истинные чувства и которая удерживала богиню войны от вспышек гнева или страсти. Но Афина ошеломила его до глубины души, подняв руку и погладив его щеку.

– Но я по-прежнему вижу того юношу, – произнесла она так тихо, что Одиссею пришлось напрячься, чтобы расслышать ее сквозь собственное прерывистое дыхание.

Одиссей смотрел на свою богиню – на женщину, которую он любил с тех пор, как был еще неопытным юнцом. Много раз являлась она к нему. Она выбрала его своим воином, смертным, которому даровала такое благословение, какого не даровала никому. Но она редко прикасалась к нему и не сближалась с ним настолько, чтобы он мог насытить свою тайную страсть.

– В чем дело, Афина? Что случилось?

Богиня отвела руку от его лица и встала, повернувшись спиной.

– Да почему что-то должно было случиться? Разве я не могу прикоснуться к тебе по своему желанию?

Одиссей тоже встал и подошел к ней поближе.

– Конечно же, ты можешь касаться меня просто потому, что тебе того хочется!

Он вскинул руки, страстно желая обнять ее, но остановился. Афина не какая-нибудь простая смертная женщина. И ему никогда не следовало забывать об этом.

Все еще стоя к нему спиной, Афина спросила:

– Ты знаешь, что даже Ахиллес нашел наконец-то любовь?

– Он ее любит? А я все гадал, позволит ли он себе подобное хоть когда-нибудь.

– Но ты как будто совсем не удивлен.

Одиссей улыбнулся и пожал плечами.

– По-моему, любовь – такая вещь, которую трудно предсказать.

– А ты любишь Пенелопу?

При упоминании имени жены улыбка Одиссея погасла.

– Она – моя супруга, мать моего сына. Я уважаю и почитаю ее, как положено.

Афина повернулась и снова погладила его по щеке.

– Но любишь ли ты ее?

Почти не осознавая этого, Одиссей прижался щекой к ладони богини.

– На свой лад... да.

– И что же это означает?

– Это означает, что больше двадцати двух лет назад я отдал свое сердце другой. И с тех пор в нем не осталось почти ничего такого, что еще можно было бы отдать.

– Мой Одиссей... – прошептала Афина.

Одиссей, стараясь не думать, быстро наклонился и прижался губами к губам богини войны. И когда их губы встретились, его тело пронзило таким острым желанием, что оно доставило воину одновременно и наслаждение, и боль. Афина вздохнула, тоже почувствовав подобное, и ее руки взлетели к шее Одиссея; она крепко обняла воина и пылко ответила на поцелуй.

Они стояли так, казалось, бесконечно долго, и их губы исследовали друг друга, их тела прижимались одно к другому. Внезапно Афина прервала поцелуй. Она тяжело дышала, ее безупречные губы выглядели слегка опухшими, а щеки порозовели в тех местах, где их поцарапала грубая щетина воина. Богиня посмотрела на Одиссея, и ее серые глаза расширились от чувств. Одиссей мысленно молился о том, чтобы их желание не угасло, а близость не нарушилась.

– Венера была права, – тихо сказала богиня войны – Нам следовало стать любовниками уже много лет назад.

Не прерывая объятия, Афина слегка махнула рукой, и прямо под ней и воином материализовалось плотное шелковое покрывало.

Афина медленно, подчеркнуто сделала шаг в сторону, удаляясь от Одиссея, а потом расстегнула затейливую брошь, что удерживала шелковое одеяние на ее плече. Сизо-серый шелк соскользнул и упал к ногам, снова напомнив Одиссею о нежных крыльях голубки. Афина перешагнула шелковые волны и изящно опустилась на покрывало; ее безупречная сливочная кожа светилась в лунных лучах, когда богиня неторопливо легла. И протянула руку Одиссею.

– Иди ко мне и покажи ту любовь, которую ты испытывал ко мне так много лет, Одиссей, – сказала она.

Одиссей лег, забыв обо всем рядом со своей истинной любовью. Он знал, что Афина никогда не будет по-настоящему принадлежать ему, как обычная женщина. Он знал, что этот момент интимной близости может оказаться единственным, первым и последним, но он отдавал ей свое тело с бесконечной радостью и так же безоглядно, как много лет назад отдал свое сердце.

«Мне хватит и этого... – думал он, обнимая Афину и чувствуя, как смешиваются их слезы, – Мне хватит и этого...»

– Я была неправа, – заявила Венера, врываясь в личные покои Геры.

– Была? По-моему, правильнее было бы сказать просто «я неправа» или: «Я сильно неправа, что беспокою тебя в личных комнатах, моя королева».

– Ой, знаю, знаю! – воскликнула Венера, добывая из воздуха бокал амброзии. – Я и не стала бы тебя тревожить, если бы не неотложная необходимость.

– Что случилось? Только не говори мне, что твоя маленькая смертная в теле Поликсены опять позволила почти убить себя. Ох, борода Зевса! Эта война раздражает меня все сильнее и сильнее!

– Нет, с Катриной все в порядке. Дело в Афине.

Гера лениво полулежала на золотой кушетке, обитой нежным бархатом, лакомясь замаринованными в амброзии и обсахаренными виноградинами, – но слова Венеры заставили королеву Олимпа мгновенно сесть и напряженно выпрямиться.

– Что такое? Что могло случиться с Афиной?

– Она занялась сексом с Одиссеем.

Гера моргнула раз, другой, потом потрясла головой, как будто желая угомонить взбесившиеся мысли.

– Я, кажется, чего-то не расслышала... или не поняла? Мне показалось, ты произнесла... Афина занялась сексом с Одиссеем?

– Именно это я и сказала.

Венера уселась на кушетку рядом с Герой и раздобыла бокал амброзии для своей королевы.

– Я постоянно присматриваю за лагерем греков. Я хочу сказать, нам ведь не нужны новые катастрофы, вроде покушения на жизнь Катрины.

– Конечно... разумеется, ты должна неустанно наблюдать за всем. И что же ты увидела?

– Секс!!! Между Одиссеем и Афиной!!! Там, на песчаном берегу. – Венера говорила, нервно прихлебывая амброзию, – Она сотворила большое шелковое покрывало для них. Это вообще-то очень романтично, хотя оно и ужасно скользкое.

– Ты продолжала наблюдать даже после того, как поняла, кто они такие?!

– Разумеется, нет! – Венера выпила еще, избегая взгляда королевы Олимпа, – Хотя даже исходя из того немногого, что я увидела, могу сказать тебе, что Одиссей был весьма... э-э... полон энтузиазма.

– Что ж, для Афины это хорошо. Она слишком долго была уж чересчур серьезной. И ты именно это имела в виду, когда сказала, что была неправа? Ты меня удивляешь. Сколько раз я слышала, как ты твердила Афине, что она нуждается в хорошем оргазме, что ей необходимо дать себе послабление, что ей нужно одно, другое, третье... А теперь, когда она наконец получила это «другое-третье», ты смотришь на происшедшее как на неприятность? Ты, богиня любви, что-то совсем потеряла разум.