Анастасия Туманова - Жёны Шанго

– Я знаю, но…

– Я боюсь, – вполголоса повторила Ошун, поворачиваясь к Эве и глядя на неё расширившимися, полными слёз глазами. – Мои сны замучили меня, и я боюсь! А Шанго столько времени нет рядом! И я просыпаюсь одна! Одна в пустом доме, в пустой постели, чёрт возьми! Зачем мне нужен муж, если я сплю одна?!

– Я сегодня же вернусь в Баию, – помолчав, мрачно пообещала Эва. – Найду Шанго и оторву ему… Всё оторву!

– Не надо, его «всё» мне ещё сгодится! – Ошун грустно улыбнулась сквозь слёзы.

– Но ведь по части снов от Шанго всё равно никакого проку, – осторожно заметила Эва. – Он только испортил бы всё! Если хочешь, я займусь твоей аше…

– Может быть, я и попрошу тебя об этом, – медленно сказала Ошун, вглядываясь в воду ручья. – Может быть, сестрёнка. Если пойму, что не могу сама…

– Это опасно? Кто зовёт тебя и куда ты собралась? – Ошун молчала, и Эва неуверенно спросила, – Может быть, поговорить с Жанаиной?

– Не хочу её тревожить, – отмахнулась Ошун. – Она опять расстроится из-за Шанго, а что мать с ним может сделать? Ему не десять лет, чтобы выпороть его как следует! Тем более, что Жанаина уезжает в Рио: там начинаются дни Йеманжи, и без неё никак [36] Праздник Йеманжи в Рио-де-Жанейро отмечается после католического Рождества, в Баии – в начале февраля. .

– Если хочешь – вернёмся в Баию вместе. И там уже решим, как быть.

– Нет… нет, Эвинья. – Ошун снова улыбнулась, посмотрев на подругу из-под мокрых ресниц. – Я попробую справиться сама. Ведь мы отвечаем за тех, кто надеется на нас. Они же не знают, что нам снятся точно такие же сны. Но если… если ты понадобишься мне… Если мне нужно будет пройти между временем и мирами и вернуться назад…

– Я сделаю всё, что могу, – твёрдо сказала Эва. – И, если нужно, пойду с тобой.

Ошун молча обняла её мокрыми руками. Эва почувстовала, что подруга дрожит. И испугалась уже по-настоящему.

– Ошун! Не плачь! Послушай меня…

– Ты не дашь мне поносить твоё ожерелье? – вдруг спросила Ошун, принуждённо улыбаясь дрожащими губами. – Ужас какое красивое! Марэ понимает толк в таких вещах… Хотя бы ненадолго, а, Эвинья?

– Носи, сколько захочешь! – Эва сняла ожерелье и вложила в холодные, мокрые пальцы Ошун. Та улыбнулась, повесила перламутровых змеек на шею…

… и Эва открыла глаза. Она сидела на краю фонтана. Над Сан-Паулу поднималось ясное, свежее утро. Тут и там на асфальте темнели лужи после ночного дождя. Ошун рядом не было. Поодаль владелец маленького кафе, крепкий мулат в вылинявшей майке и обрезанных джинсах, поднимал жалюзи с витрины. Эва встала, расправила непросохшие складки платья и пошла к кафе. Хозяин обернулся и, вежливо подавив зевок, улыбнулся первой посетительнице:

– Хорош дождичек был ночью, а, сеньорита? Хоть можно стало вздохнуть! Вам эспрессо?

– Да, пожалуйста. – Эва села за столик. Ожидая кофе, она печально думала о том, что после такой чудовищной ссоры ей вряд ли стоит оставаться в квартире Даниэла. О том, что Ошун, конечно же, права. О том, что через две недели начинаются каникулы, и искать квартиру на такой короткий срок смешно. Вероятно, можно попроситься в общежитие, Ана Мендонса поможет это устроить… А сейчас, как ни крути, надо было отправляться на лекции.

Входя в университетские ворота, Эва сразу же увидела на ступенях лестницы высокую фигуру в светлом костюме. Даниэл курил, нервно ходя взад-вперёд и не замечая, что спешащие на занятия студенты то и дело толкают его. Эва остановилась. Она почему-то не ожидала встретиться с любовником так быстро, и неприятное чувство царапнуло сердце. Девушка уже собралась было незаметно выскользнуть за ворота и скрыться – но Даниэл увидел её. И, бросив сигарету мимо урны, торопливо зашагал навстречу. На его лице была написана искренняя тревога и раскаяние.

– Эвинья! Девочка моя! Наконец-то! Где ты была целую ночь? Я тебя искал, обегал полгорода, позвонил всем, даже в полицию! Где ты была? – и, не дожидаясь ответа, стиснул её в объятиях. – Эвинья, я просто мерзавец, я всё понял, прости меня! Ради бога, малышка, прости меня! Я так тебя люблю…

– Даниэл, перестань, на нас смотрят… – смутилась Эва, глядя на то, как с весёлыми и понимающими улыбками на них обернулось несколько человек. – Хватит… как можно… Да выпусти же меня! Иди на лекцию, у вас уже началось!

– Я шагу не сделаю, пока ты меня не простишь! – тихо сказал Даниэл, утыкаясь в её плечо. – Без тебя я ничто. Просто пустое место! Я не могу остаться без тебя.

Растерянная Эва машинально обняла парня. На мгновение ей послышался рядом звонкий и весёлый смех Ошун, но, когда девушка обернулась, рядом никого не было.

Штат Пернамбуку, фазенда Дос-Палмас, 1661 год

Лишь на рассвете Луис собрался с силами для того, чтобы пойти и взглянуть на Мечу. Он целил ей в сердце – вернее, не ей, а тому исчадию ада, в которое она превратилась, – но рука всё же дрогнула. Дьявольское создание рухнуло наземь под отчаянные вопли негров – и тут же стало прежней Мечей: стонущей от боли, зажимающей окровавленное плечо. Луис стоял рядом и смотрел на неё. Если бы его собственные рабы сейчас накинулись на него – он не смог бы даже рук поднять в свою защиту… Но серые от ужаса негры сбились в кучу в углу сарая, и никто даже звука не издал – пока от дома не прибежали надсмотрщики во главе с Фелипе.

Сейчас Фелипе расхаживал, гремя сапогами, взад и вперёд по веранде, и рычал сквозь зубы:

– Пусть хозяин простит мою дерзость, но он просто ума лишился! Один! Пойти туда! Никому ничего не сказать! А если бы Долорес не перебудила нас и не погнала следом? Вас бы просто разорвали в клочья! Я вам столько раз говорил, что эта Меча – ведьма!

Ничего подобного Фелипе никогда не говорил: он бы попросту не осмелился. Но Луис не перебивал его. Он сидел в плетёном кресле, ёжась от непрошедшего озноба, тянул вино прямо из бутыли – и не чувствовал его вкуса. Он понимал, что не имеет права, не должен показывать свой постыдный испуг – но в глубине души трясся как заяц, вспоминая золотистые, прекрасные, устремлённые на него глаза существа, в которое превратилась его Меча.

– Ты знал об этом? – Луис постарался, чтобы голос его звучал холодно и властно, как всегда. – О том, что они творят по ночам?

Фелипе даже вздрогнул. Торжественно перекрестился, вынул из-за драного ворота рубахи крохотное распятие на шнуре и смачно поцеловал его толстыми губами.

– Клянусь спасением своей души, сеньор! Если бы я только знал! О, если бы я знал!.. – Узкие глаза метиса хищно блеснули, и Луис сразу же поверил ему.

– Но, послушай, ведь эти барабаны гремели на всю округу! От них тряслась земля! В будний день они запрещены! Как вышло, что никто из нас их не услышал?