Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– У тебя ещё два…

– Я знаю, – Ошун подняла голову. Долго, пристально смотрела в лицо Эвы полными слёз глазами. Когда та уже встревожилась всерьёз, тихо сказала:

– Умоляю тебя, дорогая: отыщи Оба. Отыщи эту дуру. И скажи своему брату, что я не хотела этого, чёрт возьми! Оба не сделала бы так, если бы не Эшу! Он виноват во всём! Он, а не я!

– Ошун! – завопила Эва, умирая от страха. Она была уверена, что подруга сходит с ума, или же накурилась маконьи [25] Маконья – марихуана , или мастерски морочит ей голову, или… – Опомнись! У меня нет никакого брата! Эшу… Оба… Это же имена ориша!

– О! А говоришь, что не знаешь, – криво усмехнулась подруга. Придвинувшись, взяла в мокрые, холодные ладони лицо Эвы. – Я хотела всё сделать сама, но теперь не успею. Передай Эшу, что он – сволочь! Просто сволочь, и больше никто! Был и остался! И… извини, мне пора. Да… Возьми вот это: может статься, поможет. И не бойся ничего. Слышишь, что бы ни случилось – не бойся! Ты в самом деле не одна.

Ошун сняла с шеи жёлтый, расшитый золотым бисером амулет и бросила его на колени подруги. Вскочила и торопливо, дёргая бретельки намокшего платья, принялась одеваться. Эва испуганно следила за ней, не пытаясь остановить. На груди и под коленкой Ошун тем временем появились ещё два пятна. Самое первое, на предплечье, уже наливалось болезненной чернотой. «Может, она чем-то заражена?» – подумала Эва, и по спине пробежал мороз.

– Не бойся, дорогая, – сипло, без улыбки сказала Ошун, стоя перед ней. – Ты не заразишься. Это только для меня одной. Отыщи Оба. И не забудь: Эшу просто сукин сын. Никогда не верь ему, он врёт как дышит!

– Ошун! – уже ничему не удивляясь, закричала Эва, – Где мне найти Оба? Где найти Эшу?!

– На перекрёстке… – послышался слабый, как шелест волн, голос. Увязая в песке, с босоножками в руках, Ошун шла от неё прочь – похожая на ожившую чёрную статуэтку в облаке высыхающих волос. Солнце, выглянув из-за облака, на миг ослепило Эву. Она сморгнула, вытерла набежавшие слёзы – а когда снова подняла взгляд, Ошун уже не было… Нужно было идти домой и готовиться к вечеринке.

…Так и не достучавшись в магазин «Мать всех вод», Эва с тяжёлым сердцем отправилась в школу. Оттуда поехала в студию «Ремедиос» и высидела занятие по композиции, впервые в жизни показавшееся бесконечно долгим и скучным. Ошун не пришла, и Эва ничуть не удивилась этому. Тяжесть в груди становилась всё мучительней. Возвращаться домой смертельно не хотелось, но больше пойти было некуда.

Несмотря на дождь, Эва не села в трамвай. Идя по мокрому городу, мимо раноцветных церквей, старых домов, тележек с фруктами и шумных стаек туристов, она то и дело замедляла шаг, украдкой осматриваясь на каждом перекрёстке. Втайне она надеялась, что увидит на улице… хоть что-то. Ошун. Чёрного парня с обезьяньей фииономией. Толстую печальную негритянку в разбитых шлёпанцах. Красно-чёрный мотоцикл. Эва была бы рада даже зеленоглазому бандиту с дредами! Но исполосованные дождём перекрёстки города Всех Святых были пусты.

Впрочем, возле самого дома Эве встретился знакомый белый кулер. Агрегат гордо венчал гору хлама в кузове отъезжающего от мусорных баков грузовика. Эва сразу узнала его по трещине в виде трезубца на пластиковом боку. Значит, мать всё-таки выбросила его, мельком подумала она. Зачем только было покупать… Но грузовик уже скрылся за углом, и больше о судьбе кулера девушка не думала.

Едва войдя в прихожую, Эва почувствовала запах. Странный запах, не имевший ничего общего с лёгким ароматом средства для ухода за мебелью или духами матери «Кензо». Это был запах горящих свечей, кофе, кашасы, перезрелых фруктов. У Эвы гулко заколотилось сердце. Последний раз она вдыхала эту пряную, горячую смесь на ферме бабушки, при самом начале макумбы. Такому запаху просто нечего было делать здесь, в квартале Рио-Вермельо, в дорогой и стильной квартире семьи Каррейра! Как заколдованная, Эва поставила рюкзак на пол и пошла на этот запах. Скорей… скорей! Вслед за сладким ароматом маракуйи, за горьким запахом кофе, за манящим душком кашасы – туда, где гулко стучит атабаке и отзывается ему агого [26] Атабаке, агого – традиционные инструменты, большой барабан и вид погремушки, использующиеся на макумбе. ! Туда, куда вот-вот сойдут ориша… «Бабушка…» – как во сне, пробормотала Эва, – «Это ты? Неужели ты?!.»

В спальне родителей царил полумрак. Плотные жалюзи были опущены. Стол матери, очищенный от документов, карандашей и телефонов, сиял полированной поверхностью. Горело множество свечей, освещая раскинутую на столешнице цепь опеле [27] Опеле – цепь с раковинами бузиос (каури), используемая для предсказания судьбы в гадании Ифа. В Африке вместо каури традиционно используются половинки скорлупы орехов опеле, отсюда название. . А вокруг стола двигалась в ритуальном танце белая фигура. Эва замерла в дверях. Сердце жарко подпрыгнуло от радости: ей показалось, что она в самом деле видит бабушку. Но что-то сразу показалось Эве неправильным, и, вглядевшись в кружащуюся фигуру, она догадалась. Бабушка никогда не надела бы этих бело-лиловых одежд. Никогда не спустила бы на лицо фиолетовой вуали, не взяла бы в руки ритуальной метлы из конского волоса. Бабушка служила Царице вод Йеманже. А перед алтарём танцевала сейчас Нана Буруку – недобрая ориша тайных мыслей и знания. А то, что показалось Эве цепью опеле, было ожерельем Нана – серебристо-белыми бузиос. Одну из них Эва накануне разбила, превратив в сухую пыль. А ещё одну нашла в кармане своих джинсов полгода назад. Через три дня после смерти бабушки.

– Мама?.. – потрясённо позвала Эва. Нана Буруку остановилась. Медленно обернулась. И Эву отбросило к стене ледяной волной ужаса.

Безусловно, в лилово-белых ритуальных одеждах была её мать. Это была её высокая, по-девичьи стройная фигура. И резкий жест, с которым она сорвала с лица вуаль, был знаком Эве. Чёрные выпрямленные волосы упали на лицо доны Каррейра. Она недовольным движением отвела их. Эва увидела мёртвое лицо. Белые, пустые глаза. Огромный акулий рот. И длинные, гнилые зубы, выпиравшие из этого рта.

Эва хотела закричать. Но из горла вырвалось только жалкое, придушенное сипение. Мать двинулась было прямо к ней своим обычным, деловитым шагом – но внезапно остановилась. По-змеиному повела головой налево, направо, словно потеряв дочь. Слепо заводила руками. И Эва вдруг поняла, на кого мать теперь похожа. На рыбу-барракуду, живущую в вечной подводной темноте. Теряя сознание, девушка привалилась к стене… и что-то вдруг потянуло её за шею – резко, требовательно. Амулет, расшитый золотым бисером, который накануне дала ей Ошун, бился и шевелился на груди. Эва так и не смогла понять – сама ли она высвободила его из выреза платья, или амулет выбрался сам. Перепуганная Эва сжала его в ладонях, но амулет настойчиво потянул её за собой – туда, где дёргалось, мерзко шипя и поводя руками, чудовище, ещё недавно бывшее её матерью.