Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Ты… потерял ключи?..

Эшу вздрогнул; в темноте смутно блеснули белки его глаз.

– Зачем мне ключи, детка? – серьёзно спросил он. Бросив сигарету, повернулся к невидимой двери. И, словно, наконец, решившись на что-то, ударил в неё кулаком.

Довольно долго внутри квартиры царила тишина. Затем послышались тяжёлые, шаркающие шаги. Кто-то подошёл вплотную к порогу и остановился. Эшу стукнул кулаком снова и прислушался. Мрачный женский голос из-за двери велел:

– Пошёл вон.

Шаги начали удаляться вглубь квартиры.

– Постой! – закричал Эшу, – Со мной Эва! Клянусь тебе, со мной Эвинья! Она здесь! Мне больше некуда её отвести! Она голодная! И до смерти испугалась! Впусти малышку – и я уйду, сразу же, клянусь!

В наступившей тишине был отчётливо слышен мокрый шелест листьев с улицы. Затем дверь отворилась. Эва и Эшу шагнули в темноту и пошли на жёлтое пятно света.

Кухня была огромной. На плите величиной с океанский лайнер стояли одновременно три кастрюли и сотейник, булькающий, как кратер вулкана. В духовке пёкся, по меньшей мере, плиоценский мегалодон. На полках стояла посуда: медная, начищенная до рыжего блеска, стальная, сверкающая, как зеркало, керамическая, расписанная во все цвета радуги, стеклянная, играющая искрами… Огромный стол был завален овощами, фруктами и зеленью, заставлен баночками и пакетами со специями, мукой, орехами, фасолью, клубнями маниоки, ямсом, початками кукурузы… Пахло крепким мясным бульоном, чем-то сладким, приторным и одновременно – острым. Эва растерянно остановилась на пороге… и невольно попятилась.

У плиты, сложив на груди руки, стояла чёрная женщина – та самая, которая позавчера подошла к Ошун у дверей «Ремедиос». Теперь Эва могла рассмотреть её с головы до ног. Негритянка не выглядела безобразно толстой – но фигура её была грубой, кряжистой, с большой, тяжёлой грудью и по-мужски широкими плечами. На ней красовалось всё то же розовое платье с жёлтыми цветами. Босые ступни, выглядывающие из-под измятого подола, тоже были некрасивыми: крупными, корявыми, с обломанными сизыми ногтями. Курчавые волосы хозяйки дома были небрежно закручены в узел на затылке. Правое ухо прикрывала какая-то странная повязка, которой в прошлый раз, – Эва помнила это точно, – не было. Зато глаза негритянки были прекрасны: огромные, влажные, чёрные, живые, как текучая смола. Они освещали грустное лицо женщины, делая его почти привлекательным.

– Доброй ночи, сеньора… – пробормотала Эва, не понимая, почему негритянка так пристально и жадно разглядывает её.

– Ты совсем устала, малышка. Садись за стол, – негромко сказала женщина – и сразу же отвернулась к плите. Взяла ложку с длинной ручкой и принялась помешивать в самой большой кастрюле. Затем достала керамическую миску, наполнила её до краёв и поставила перед Эвой.

– Ешь.

Фейжоада [30] Фейжоада – популярное в Бразилии блюдо из чёрных бобов и разных сортов мяса. пахла восхитительно. Эва, у которой с самого утра маковой росинки не было во рту, чуть не потеряла сознание от острого, душистого аромата. Варево в миске было густого, красно-коричневого цвета и поблёскивало чёрными бобами, странно напоминавшими в тусклом свете жуков.

– Спасибо… – поблагодарила Эва с набитым ртом. Хозяйка, обернувшись от плиты, ответила ей печальной улыбкой, – и только сейчас Эва вспомнила об Эшу. Скосила глаза на дверь, но на пороге уже никого не было.

Эва, заволновавшись, повернулась к хозяйке:

– Послушайте, я…

– Ни о чём не беспокойся, – отозвалась та, – Ты останешься здесь и выспишься. А завтра… Завтра будет завтра.

– Но… как же так? – растерянно спросила Эва. Без Эшу, к которому девушка уже начала привыкать, она чувствовала себя на чужой кухне одиноко и очень глупо. – Мне, наверное, надо идти домой… Я не должна… Я ничего не могу понять!

– Ты всё поймёшь. Поймёшь завтра. И уж куда тебе точно не надо – это домой. А сейчас надо есть и спать. У тебя ещё много дел, малышка Эва.

– Вы меня знаете? – Ответа не последовало, и Эва решилась спросить о другом, – Вы ведь знакомы с Ошун? С моей подругой Ошун? Вы подходили к нам тогда, у студии… Она придёт сюда… ко мне?

Ответа по-прежнему не было. Но Эва рискнула ещё раз:

– А как… вас зовут, сеньора?

– Об а [31] Оба – ориша «неспокойной воды», олицетворение мужского начала в женщинах, женской физической силы. Одна из жён Шанго, отвергнутая им ради Ошун. , – глухо, стоя к ней спиной, отозвалась негритянка. Голос её был тяжёлым, глухим. И девушка почувствовала, что больше ни о чём спрашивать не нужно.

Через полчаса объевшаяся до полусмерти Эва лежала на железной кровати в маленькой комнате рядом с кухней. Оба застелила ей постель новой простынёй, согнала со стены парочку богомолов и пальмового жука, пожелала доброй ночи – и вышла. Оставшись одна, Эва ещё раз попыталась обдумать всё, что произошло сегодня. Но мысли расплывались, путались, неумолимо теряли очертания. «Ни за что не засну», – подумала Эва, поворачиваясь на бок. И – уснула мгновенно, не видя, как растёт в окне луна и мертвенно-синий её свет, входя в комнату, заливает стены и пол.

Эва проснулась от ужаса. Нахлынувший во сне страх вздёрнул её над подушкой, заставил прижаться к стене. Эва ещё не поняла, что случилось, но сразу же нащупала на шее амулет Ошун и лихорадочно осмотрелась. В пустой комнате, однако, не было ничего, кроме лунного света. Решётчатая тень от спинки кровати лежала на полу. Эва уже решила было, что ей приснился кошмар, – но из-за стены вдруг послышалось тихое, невнятное ворчание, услышав которое, девушка сразу же захотела выскочить в открытое окно. Но не было никакой уверенности в том, что существо, что сейчас ворочалось и вздыхало в кухне, не прыгнет следом за ней. Ворчание становилось всё громче, горестнее, словно кому-то было нестерпимо плохо. Решившись, Эва встала с кровати. Её вспотевшая ладонь судорожно сжимала амулет Ошун.

Кухня была залита лунным сиянием. Странное существо – жирное, похожее на оживший бочонок, с короткими, толстыми ногами, с редкими прядями курчавых волос – стояло посреди кухни. Эва остолбенела от страха, увидев на этой твари розово-жёлтое платье Оба. Но повязки на голове существа не было, и в лунном свете можно было точно разглядеть, что у него только одно ухо. Из чёрной дыры на месте второго бежала кровь, пятная каплями пол.

Тварь, несомненно, заметила Эву, застывшую в дверях. Но выпуклые, как у жабы, жёлтые, тусклые глаза скользнули по ней без всякого выражения. Бугристое, покрытое рытвинами и угрями лицо, лишь отдалённо напоминавшее Оба, исказилось в горестной гримасе. Из огромного рта вырвался полный страдания стон – и омерзительное существо дёргано, как прибитое тапком насекомое, запрыгало по кухне, налетая то на стол, то на раковину, то на плиту. На пол полетели кастрюли с едой, баночки со специями, тарелки и сковороды. Кухню наполнил звон и грохот. Пол вскоре скрылся под осколками, обломками, разлитой фейжоадой, рассыпанными овощами и хлопьями овсяной каши. Вскоре во всей кухне не осталось ни одного уцелевшего стакана, ни одной неразбитой миски. Стены были залиты супом, забрызганы, как кровью, красным соком, – а среди этого кривлялась, раскачивалась и всхлипывала коротконогая жирная тварь с кровоточащей ямой вместо уха. Окаменевшей от ужаса Эвы она словно не замечала. Наконец, сорвав со стены медный черпак, существо принялось яростно колотить по стенам, разбивая кафель. Кухню наполнил тонкий, пронзительный плач: