Анастасия Туманова - Дети Йеманжи

– Нет. Всё в порядке. – Эва прикрыла за собой дверь. – Уже поздно. Почему ты не ложишься?

– Надо бы, – согласился Огун, не меняя позы. Эва, подойдя, села за стол рядом с ним. Её обдало могучей волной перегара и табака. Огун не глядя накрыл ладонью её пальцы, но продолжал смотреть в сторону. Эва видела: брат о чём-то напряжённо думает.

– Где Эшу? – вдруг спросил он.

– На веранде… Кажется, ещё не спит. Позвать его?

Огун покачал головой. Поднял бутылку кашасы, с сожалением посмотрел на мутный осадок на её дне – и отправил «покойника» под стол. К облегчению Эвы, новой бутылки на столе не появилось.

– Неплохо бы Эшу об этом спросить… Очень бы неплохо, – вполголоса, словно говоря сам с собой, произнёс Огун.

– О чём? – не поняла Эва.

– О том, кто рассказал матери… – Огун не договорил. Но Эва сразу вспомнила несколько отрывистых фраз, брошенных им утром, когда они вместе сидели на подножке джипа. И осторожно сказала:

– Разве Эшу знал об… этом?

Огун пожал плечами. Медленно выговорил:

– Этот паршивец обычно всё знает. Но он бы не стал молчать. Столько лет?.. Нет…

– А что ты сделал тогда? Почему… – Эва осеклась на полуслове, отчётливо понимая, что этот большой, сильный и опасный человек, который внезапно оказался её братом, вряд ли будет с ней откровенным. Огун действительно ничего не ответил, и в полутёмной комнате надолго повисла тишина. Две тени – огромная и маленькая – скрещивались в пятне света, на которое из открытого окна летели и летели неутомимые мотыльки.

– Мне было восемнадцать лет… Сопляк, – вдруг сказал он, не поворачивая головы: Эва даже не сразу поняла, что Огун обращается к ней. – Окончил школу… хотел учиться дальше. Работал в порту всё лето, как последний сертанежо [48] Сертанежо – здесь: наёмный рабочий из сертанов, внутренних засушливых районов Бразилии , но все деньги отдавал матери. Она тогда лечила Обалу, платила кредит за дом, Эшу собиралась в школу загнать… Да просто есть каждый день что-то надо было! И я тогда подумал… подумал… Какой же придурок был, ей-богу! – Огун умолк, опустив голову к самой столешнице. Большой белый мотылёк сел на его судорожно сжатый кулак. Испуганно вздрогнул и метнулся к лампе. Эва боялась даже вздохнуть.

– И я подумал: почему нет? Отец ведь никогда не давал матери денег. Да она бы их и не приняла. Но ведь он знал, что все мы – есть! Что всем надо жрать и учиться! Что у нас с Шанго одна пара ботинок на двоих, а у Эшу их вообще нет! Я подумал: может, отец сможет оплатить мою учёбу? Хотя бы подготовительные курсы, а дальше я попробую сам… И я собрался и пошёл к нему. В Верхний город, прямо в офис. Помню, дождь тогда шёл… – Огун снова умолк, потянулся к кашасе, которой больше не было на столе. Не найдя бутылки, коротко выругался.

– Иди спать, малышка. Луна уже садится.

– Он… не дал тебе денег? – тихо спросила Эва.

– Он даже не вышел ко мне. Его секретарша сказала… Дьявол, как же это?.. Сказала так: «К сожалению, сеньор, ваша просьба не может быть удовлетворена. Я весьма сожалею.» И улыбнулась, проклятая шлюха! – Он вдруг кинул быстрый взгляд на Эву. Та, не понимая, что означает этот взгляд, молча, взволнованно смотрела на него. Огун странно усмехнулся. Опустил глаза, и лицо его снова стало похожим на каменную африканскую маску.

– И я ушёл. И сразу понял, почему мать не принимала от него ни гроша. И… никогда в жизни мне так паскудно не было! Как будто я пришёл продать душу дьяволу, а он сказал: оставь себе своё дерьмо, оно ничего не стоит! – Огун передёрнул плечами. Эва видела: и сейчас, пятнадцать лет спустя, он всё ещё не может избавиться от боли и позора того дождливого дня.

– Ну, и… всё. Домой идти я не мог, ушёл болтаться по улицам. Увидел плакат о вербовке в мотопехотные войска – и сразу пошёл на пункт. Вечером уже собирал вещи. Ну-у, что дома началось!.. Мать так плакала! Кричала, что вырастила убийцу, готового стрелять в людей за деньги. Но… Мне было восемнадцать. Думал – послужу пару лет, заработаю кучу денег, вернусь, ещё успею в университет… И я уехал. Долго не приезжал. Не сразу стал писать. Звонить вообще не мог. Потом началась каша в Боливии, потом нас перебросили на базу в Венесуэлу… Я прибыл в Баию, когда получил первое звание: уже в ВОРЕ [49] ВОРЕ – батальон специальных полицейских операций, бразильский спецназ. Входит в состав военной полиции штата Рио-де-Жанейро. Специализируется на операциях в фавелах, ликвидации бандитских группировок, освобождении заложников и т. п. … Заранее не предупредил, боялся. – Огун улыбнулся, вздохнул. – Мать была дома, мыла пол. Ну, сперва отхлестала меня по морде мокрой тряпкой и обозвала последними словами. Потом заплакала, потом – усадила кормить… Пару недель я побыл дома, потом уехал обратно.

– Почему ты не остался в Баие?

– Потому что бойцы ВОРЕ стреляют на поражение в таких, как мой брат Шанго, – невозмутимо пояснил Огун. – Я решил, что всё-таки лучше будет заниматься этим в Рио. И вот… прекрасно обошёлся без университета. Наверное, и к лучшему. Иди спать, малышка. Скоро утро.

Эва поднялась. Обошла сзади стул Огуна. Встав за спиной брата, обняла его за плечи. Он вздрогнул, словно от удара, и на мгновение Эве показалось, что Огун сейчас отстранит её. Но он медленно откинулся назад, и от тяжести головы брата, улёгшейся ей на грудь, у Эвы заломило ключицы. Она осторожно, чуть касаясь, погладила его по колкому ёжику волос. Огун закрыл глаза. Задумчиво сказал:

– Ты похожа на нашу мать, малышка. Не на свою.

«Слава богу», – подумала Эва. Вслух же спросила:

– И никто не знал об этом?

– Я бы застрелился, если б кто-то узнал, – не открывая глаз, ответил Огун. – Мать пробовала после расспрашивать, отчего меня понесло в армию. Но я ничего ей не говорил. Я бы просто умер, если… Нет, никто не знал. И я не могу понять, откуда…

– Мало ли что… Столько лет прошло, – тихо напомнила Эва.

– Она плакала! – ожесточённо возразил Огун. – Ошосси сказал, что она плакала всю ночь! Какая-то сволочь рассказала ей! Через столько лет! Без всякой нужды: ведь уже ничего нельзя было исправить! Просто так, чтобы добавить боли! А этот засранец Ошосси ещё…

– Не сердись на него, – тихонько попросила Эва. – Он не хотел. Наговорил глупостей со злости, только и всего. А насчёт Марэ – всё неправда.

– Это он тебе сказал? – недоверчиво спросил Огун.

– Йанса. Она тоже расстроена.

– Ну, ей лучше знать, – помолчав, буркнул он. – А Ошосси… всё равно засранец! Он у меня ещё получит…

– Ты тоже оскорбил его.

– Дьявол! Детка! – Огун развернулся вместе со стулом и мрачно уставился на сестру. – Да ты ещё хуже матери!

– Поговори с ним. Сейчас не время ссориться. Иди прямо сейчас, всё равно не ложишься.