Виктория Шваб - Незримая жизнь Адди Ларю

А Адди распускает то, что он начал, – шнуровку корсета – и наконец снова дышит полной грудью. Парижская мода вдвое теснее деревенских нарядов и даже вполовину не так практична.

Адди растягивается на кровати, радуясь тому, что та хотя бы на эту ночь у нее есть. Думать о завтрашнем дне не хочется, ведь завтра предстоит все начать сначала.

В том-то и безумие ее положения. Каждый день – точно янтарь, а Адди – застрявшая в нем муха. Невозможно мыслить днями или неделями, когда живешь мгновениями. Время начинает терять значение, и все же она ведет ему счет. Забыться Адди, похоже, не может, как бы ни старалась, поэтому знает, какой сейчас месяц, какой день или ночь, поэтому знает, что уже минул год.

Год с тех пор, как она сбежала с собственной свадьбы.

Год с тех пор, как пыталась найти спасение в чаще.

Год с тех пор, как выменяла свою душу на все это. На свободу. На время.

Год, который она потратила на изучение границ новой жизни.

Она металась по кромке проклятия, как лев в клетке. (Львов Адди уже довелось увидеть: они приехали в Париж со зверинцем и оказались совершенно не похожи на зверей из ее фантазий. Намного величественнее, чем она представляла, но и намного прозаичнее. Клетка подавляла величие. Адди десятки раз ходила на них посмотреть, видела их печальные взгляды, неотрывно устремленные мимо посетителей на щель в палатке – единственный проблеск свободы.)

Год, который она провела связанная сделкой. Обреченная страдать, не умирая, голодать, не худея, жаждать, не увядая… Каждая минута намертво отпечаталась в памяти, а между тем ее саму забывали мгновенно, стоило скрыться из вида или захлопнуть за спиной дверь. Ни в чем и ни на ком она неспособна оставить след.

Даже на том, кто сейчас храпит на полу.

Адди выуживает из юбки склянку с лаундаумом и подносит к тусклому свету. Она потратила три попытки и две бутылки драгоценного снадобья впустую и только тогда поняла, что не может подмешивать отраву в бокал, не может собственноручно причинять вред. Но если добавить лекарство непосредственно в бутылку, вставить пробку на место и позволить мужчинам самим разливать вино по бокалам, они словно бы действовали по своей воле.

Видите? Она учится.

Только это очень одинокий путь.

Адди наклоняет склянку, и остатки молочной субстанции стекают по стенкам. Любопытно, подарит ли оно ей ночь сна без сновидений, глубокий дурманящий покой?

– Какое разочарование.

При звуке этого голоса Адди едва не роняет склянку. Она принимается кружить по небольшой комнате, обшаривая темные углы, но не находит источник голоса.

– Признаюсь, моя дорогая, я ожидал большего…

Сначала кажется, что звук исходит из всех теней в комнате, но потом они собираются в самом мрачном углу, где клубятся подобно дыму. А потом в круг, что отбрасывает пламя свечи, из этих теней выступает он. На лоб ему спадают черные кудри. Скулы оттеняет чернота, зеленые глаза горят собственным внутренним светом.

На какое-то предательское мгновение при виде знакомых черт незнакомца сердце Адди замирает, но она тут же понимает, что это всего лишь он.

Мрак из лесной чащи.

Весь год, что Адди жила под проклятием, она взывала к нему. Молилась в ночи, закапывала на берегах Сены монеты, которых и без того не хватало, умоляла отозваться и ответить: почему, почему, почему!

Адди швыряет бутылку с дурманом ему в голову. Мрак не шевелит и пальцем, чтобы ее поймать, но в том нет нужды: она пролетает прямо сквозь него и разбивается о стену.

Он сочувственно улыбается ей.

– Здравствуй, Аделин.

Аделин…

Она думала, уже никогда не услышит это имя. Имя, что ноет, точно кровоподтек, имя, при звуках которого ее сердце пропускает удар.

– Ты… – рычит Адди.

В ответ следуют едва заметный наклон головы, легкая улыбка.

– Скучала?

Она бросается к нему, словно вылетевшая из бутылки пробка, хоть и думает, что пролетит насквозь, однако ее руки встречают плоть и кости или, по крайней мере, их иллюзию. Адди молотит кулаками по его груди, но это все равно что лупить по дереву, так же жестко и бессмысленно.

Мрак с веселым изумлением смотрит на нее сверху вниз:

– Вижу – скучала.

Она вырывается. Ей хочется кричать, злиться, рыдать в голос.

– Ты бросил меня там! Отнял все и ушел, знаешь, сколько раз по ночам я взывала…

– Я тебя слышал, – самодовольно усмехается мрак.

– Но так и не пришел! – гневно фыркает Адди.

Мрак разводит руками, как бы говоря: «Но теперь-то я здесь».

Адди хочется ударить его, хоть это бессмысленно, наказать, вышвырнуть из комнаты, но спросить она обязана:

– Почему? Почему ты это со мной сделал?

Он хмурит темные брови в напускной тревоге:

– Я лишь исполнил твое желание.

– Но я просила дать мне время и свободу…

– Я подарил тебе и то, и другое. – Он поглаживает спинку кровати. – Минувший год обошелся без жертв… – Адди издает задушенный писк, но мрак продолжает: – Ты ведь осталась цела, верно? И невредима. Совершенно не постарела. Не увяла. Что же до свободы – куда уж больше? Живешь и не держишь ни перед кем ответа.

– Ты знаешь, что я мечтала о другом!

– Ты сама не знала, чего хотела, – резко бросает он, шагнув к ней. – А если и так, следовало проявить осторожность!

– Ты меня облапошил…

– Ошибаешься, – возражает мрак, окончательно сокращая расстояние между ними. – Разве ты не помнишь, Аделин? – Он опускает голос до шепота: – Ты была так порывиста, так дерзка, бормотала что-то, путаясь в словах, точно запиналась о корни. Перечисляла все, чего не хочешь.

Мрак так близок к ней, он гладит ее по плечу, и Адди силится удержаться на месте – не хочет доставлять ему удовольствие, показывая испуг, не желает играть с ним в волка и овцу. Это непросто. Пусть мрак похож на ее незнакомца, он не мужчина. Даже не человек. Это всего-навсего маска, притом не слишком подходящая. Сквозь нее проглядывает существо из чащи, бесформенное, необъятное, чудовищное и опасное. За изумрудно-зелеными глазами поблескивает тьма.

– Ты просила дать тебе вечность, и я отказался. Ты просила, умоляла, и помнишь, что сказала потом? – Он начинает цитировать одновременно своим и ее голосом, что эхом вторит ему: – «Забирай мою жизнь, когда она мне надоест. Получишь мою душу, когда она будет мне не нужна».

Адди пытается отстраниться от него, от этих слов, но на сей раз мрак ей не позволяет. Он крепче сжимает ее руку и обхватывает сзади шею, точно любовник.

– Так не выгоднее ли для меня сделать твою жизнь невыносимой? Подтолкнуть к неминуемому поражению?

– Ты не должен был… – шепчет Адди, ненавидя свой дрожащий голос.

– Дорогая Аделин, – говорит мрак, запуская руку ей в волосы, – я торгую душами, а не занимаюсь благотворительностью.