Марина Дечко - Дочь алхимика

Вода вокруг их судна пошла волнами, а на соседнем корабле резко зазвучал шум сражения — стало ясно, что из министерства прибыла подмога, которой все так ждали. Может быть, даже сам цесаревич выбрался из своего кабинета, чтобы лично приструнить изменников.

Но тот, кто стоял напротив…

— Кто ты? — Николай понимал, что спрашивать глупо, и все же…

Новая волна отбросила маркиза на несколько шагов назад, выбив из груди почти весь воздух. Тонкое зеленое щупальце, извернувшись, пробило щит. И тут же свернулось вокруг шеи огненного мага.

Дышать стало невозможно.

Было ясно: Николай либо призовет на помощь всю свою мощь, испепелив старый корабль вместе с телами изменников, либо погибнет прямо здесь, в этот самый миг. Но умирать сегодня нельзя, потому как это значило бы и погибель Ольги.

Не выбирая, маркиз взорвал вокруг себя огненную стихию, укрыв щитом лишь два сердца, бьющихся в трюме, и с болью закрыл глаза. Он вновь провалил задание цесаревича, не будучи убежденным в том, что некромант погиб.

А ведь до бала оставалось всего шесть дней…

Императорский портал я так и не раскрыла, потому как тяжелая испепеляющая волна накрыла меня с головой, а поверх нее что-то резко громыхнуло.

Корабль качнулся, протяжно застонал. И тут же растерянно начал крениться вбок, рассыпаясь под ногами пеплом. Холодная вода накрыла с головой, заставляя сквозь мутный пласт, задыхаясь, тянуться к едва горящей где-то высоко луне. А вместе с собой из последних сил поднимать почти бездыханное тело отца.

Воздуха не хватало. Тяжелое шерстяное платье с не менее тяжелым плащом упрямо тянули нас ко дну, а ноги запутывались в густой сети водорослей, заставляя отчаянно сражаться за жизнь. Но я из последних сил стремилась к свету.

Внезапно чья-то рука обхватила мою — и в следующее мгновение я с наслаждением глотнула свежего морского воздуха, пока сильные пальцы за шиворот тянули меня к берегу. Нащупав рукой древесный настил набережной, я с выдохом легла на мокрые доски, пока мой спаситель вытаскивал из воды тело отца.

Только отдышаться мне не позволили, рывком подняв на ноги:

— Я же приказал не выходить из спальни!

Глаза маркиза были такими страшными, какими я не видела их еще никогда. Испытав утробный ужас, тут же пожалела, что смогла выжить. Оставалась лишь крошечная надежда на то, что муж все-таки выслушает меня, позволив оправдаться, но и она рассыпалась прахом.

Боковым зрением увидела, как пристань вокруг нас заполнилась людьми, многие из которых были в форме. Несколько из них подбежали к отцу. Бережно уложили его на носилки, унося в сторону белой кареты, какие использовались в госпиталях.

Я бросилась к едва дышащему родителю, но маркиз тут же остановил меня, рванув за локоть:

— Нет! Его отвезут в императорский госпиталь, где целители из рода Поляковых сделают все, что возможно. С ним каждую минуту будет ваш дед. Пойдемте!

И маркиз, позорно таща меня за руку перед обескураженными людьми, силой усадил в экипаж. Отдал короткий приказ, заставив лошадей мгновенно сорваться с места.

Родовой дом Левшина тягостно молчал, пока маркиз срывал с меня мокрый плащ, сжигая его в пламени камина, и разливал по бокалам бренди.

— До дна! — вновь приказал он. — И на сей раз без проделок!

Дрожащей рукой опрокинула бокал, плотно зажмурив веки. И расслышала едва сдерживаемую ярость:

— Вы понимаете, чем рискнули? — Голос маркиза был обманчиво спокойным, но даже за эти полнедели в обществе моего теперь уже супруга я понимала: в нем сейчас бушует такая ярость, с которой мне едва ли справиться.

— Я могу все объяснить…

Моего ответа не требовалось, потому как гнев маркиза нуждался в выходе. Стальными пальцами, способными, раздавить меня саму в одно мгновение, господин Левшин безжалостно запрокинул мой подбородок, у самых губ бешено зашептав:

— Вы едва не лишились жизни! И отняли у меня единственную возможность раскрыть заговор против короны до петергофского бала! Оправдания?! Вряд ли такие найдутся во всей Староросской империи!

Понимая негодование маркиза, я пыталась сдержать горячие слезы, уже струящиеся по щекам. Но несправедливость его обвинений вынудила едва слышно прошептать:

— Вы ведь сами приказали…

— Приказал что?! — разъяренно выкрикнули мне в самые губы.

— Воспользоваться воздушным порталом… в записке…

Запоздало понимая, что попалась в ловушку, я лишь взмолилась, чтобы конверт, поданный мне на подносе дворецким, все еще ждал у двери. Ведь зная характер маркиза, не оставалось никаких сомнений: без доказательств он не поверит ни единому моему слову.

— Там, наверху… у самых дверей…

Глаза господина Левшина расширились от посетившей его догадки, и он, разом выпустив меня из объятий, метнулся к лестнице. Вернулся назад всего через несколько минут, яростно сжимая в пальцах клочок злополучной бумаги. И с нескрываемой ненавистью проорал:

— Это не мой почерк, Ольга!

Это оказалось выше моих сил. Понимая, что попалась на крючок так позорно, я все же должна была оправдаться:

— Но я… мне неизвестен ваш почерк, маркиз! А ослушаться вашего приказа я не могла…

Господин Левшин ругнулся. Грубо. Схватив меня за руку, бешено рванул на себя и с неприкрытой яростью закончил:

— Мы слишком мало знаем друг о друге, не находите? Удавшийся заговор… Ждите меня в спальне! И на сей раз, Ольга, должен предупредить: вы горько пожалеете, если я не найду вас в комнате на исходе ночи!

Повинуясь приказу супруга, позволила ему лично провести меня в комнату. И лишь когда входная дверь громко хлопнула, дала волю слезам. Теряясь в догадках, удалось ли спастись моему отцу, я провела почти весь остаток ночи у окна в тщетных попытках услышать или разглядеть хоть малейший намек или подсказку. Но спящий Петергоф был глух к сердечным молитвам, и с первыми каплями утреннего дождя, оросившими траву перед теперь уже моим домом, я сдалась.

Было пасмурно. От этого ли или оттого, что за ночь со мной случилось много дурного, мне стало неимоверно холодно — так, словно бы я находилась не в теплой спальне родового дома Левшиных, а в кромешной тьме пещеры без малейшего намека на очаг.

Зябко поежившись, я с трудом расстегнула плотное шерстяное платье, изрядно промокшее после приключений в порту и уже слегка подсохшее за ночь. Оставила его на спинке кресла, тут же сбросив тяжелые туфли. И, обхватив себя руками, легла на кровать под покров мягкого пледа и пухового одеяла, накрывшись до самой макушки.

Сквозь ворох тканей слышала все учащающиеся капли дождя, мелко шуршащие по свежей траве. Под их мерный стук глаза начали слипаться даже несмотря на то, что меня все еще бил озноб, и когда шепот дождя превратился в отдаленные шаги, наконец уснула.