Татьяна Коростышевская - Незваный, но желанный [litres]

— Любопытно, — сказал Крестовский. — Огненный первоэлемент.

— Где? — Я подняла голову. Своды поганого храма закруглились, превратившись в гладкую сферу, на ней ярко пылала многолучевая огненная звезда.

— Нас снаружи вытаскивают.

— Кто?

— Попович! У кого в Берендии на это сил хватит?

— Ребята! — проорала я в потолок, подпрыгнув. — Иван, Эльдар, мы здесь!

— Евангелина Романовна, — раздалось издалека, — ваше высокоблагородие! Это я, Старунов. Мы уже близко…

— Старунов? — удивился Семен.

— Запасной девственник, — махнула я рукой. — И тоже Иван, как Зорин, видно, решил, что я его зову.

Со звуком сходящей горной лавины сфера раскрылась по огненным линиям, как разрезанный арбуз, осыпалась хлопьями серого пепла. Солнце, небо, люди! От свежего воздуха голова немного закружилась, но я прыгнула, побежала по сухой земле, успев крикнуть Семену:

— Этих держи!

Толпа, нахлынувшая со все сторон, движению мешала, я толкалась, вырвалась из объятий Ливончика, но через мгновение болтала в воздухе ногами, поднятая Зориным.

— Гелюшка, жива!

— После, Ванечка, пусти.

Заметив с высоты зоринского роста добычу, я настигла Бархатова в три огромных прыжка и исполнила свой коронный бросок через бедро.

— Ну уж нет, Эдуард Милославович, вы мне крайне нужны!

— Зачем? — спросил Мамаев, надевая на актера наручники.

— После, все после! — Чмокнув друга в колючую щеку, я позорно лишилась чувств.

«Все хорошо, теперь хорошо, маменька. Даже гордиться своею Гелюшкой можешь. Потому что на своем она месте и перфектно службу несет. Сплоховала, разумеется, но по мелочи, не смертельно. Тросточку Грине загубила, барышню непричастную заморочила, в чем каюсь, ну и чуть все дело не испортила, доверившись тем, кому доверять нельзя. Впрочем, я молодец. Забавно, маменька, что после обморока сначала слух возвращается. Вот сейчас все слышу, а сказать ничего не могу, но это временно. Глаза бы только открыть…»

Перед глазами стоял туман. Я лежала в ванне, в горячей воде, любовалась клубами пара и потолком с трещинками на старой штукатурке.

— Геля, — позвал из-за ширмы Иван Иванович, — ты в порядке?

— Без купания никак? В кабинете пристава непотребство устроили.

— Семка велел. Но ты не стыдись, он самолично тебя разоблачал, нас с Эльдаром не допуская.

— Одежда моя где?

— Сжечь велел.

Я дернулась, поднимая волны, вода хлюпнула через бортик на казенный ковер.

— А сумочка?

— Тоже сожгли. Да не переживай ты, содержимое я на диван вытряхнул, здесь, рядышком со мной лежит.

— Хорошо. — Успокоившись, я откинулась на удобный подголовник. Пахло скошенной травой, Зорин за ширмой колдовал, залечивая мои повреждения. — Много времени прошло?

— С какого момента? Под землей ты трое суток провела, а без чувств… Мы после полудня вас достали.

Настенные часы из ванны виднелись, показывали четверть восьмого.

— Изрядно.

— Истощение у тебя, нервическое и душевное. По уму, постельный режим не менее недели, полное спокойствие и…

— Понятно. Всех арестовали?

— Бархатова Эльдар в камере запер в подвале, боярыню Квашнину с коллежским регистратором в присутственную клеть определили. Семен сказал, ты представление желаешь показать, посему сцену подготовить надобно.

— А Бобруйская?

— Которая? Ах эта… Нет, Гелюшка, купчиху изловить не получилось. Там в толпе блаженная бродила…

Прикрыв глаза, я слушала Иванов бас, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие. Люблю, когда он вот так рассудительно, неторопливо говорит. Ай да Дульсинея, ай да хитрюга! Спасла-таки полюбовницу и от смерти, и от ареста. Только все равно мы вас изловим обеих. Знаешь, зачем мне супруг твой Бархатов понадобился? Против Нинельки признание получить. И я его получу. И тогда злонравная эта женщина, пол свой позорящая, от суда не отвертится. Ладно, это потом. Зорин сказал, парочка верхом уехала. Куда? Да известно, в столицу, не по лесам же им с их темпераментом прятаться, а оттуда за кордон отбыть попытаются. Я их в Мокошь-граде тепленькими возьму.

Зябликов тоже ускользнул, но им никто и не занимался особо, так что пусть пока гуляет, фотограф-любитель.

Когда вода в ванне совсем остыла, Иван Иванович сообщил несколько усталым голосом:

— Закончил я, Гелюшка, пойду. В приказ уйму всякого раскопанного притащили, надобно осмотреть.

— Чего притащили?

— Артефактов разных поганых, чтоб уничтожить, как положено.

— Понятно.

— Поздно мы с Эльдаром к вам пробились, — вздохнул Зорин. — А ты молодец, ловко «ятями» нас упредила.

— Вы молодцы, что поняли.

— Болваны мы. Сначала барышню молоденькую в пасть чудовищу направили, а после Семку, будто не знали, на что он ради… — Иван замолк и, судя по звуку, хлопнул себя ладонью по колену.

— Крестовский никому из вас за Блохиным прибирать не позволил бы.

— И то верно. Как тебе его убедить на жертву идти удалось?

— А я не убеждала, просто припасов поднесла. Здесь малышонок один проживает занятный в сиротском приюте, Митенька… Семен, кстати, хочет его с собою в столицу забрать, невероятный дар в мальчике, силою делиться может.

Без стука распахнулась дверь, потянуло сквозняком. Мамаев спросил скороговоркой:

— Попович в себя пришла? Так чего сидишь? У меня пар из ушей уже пойдет скоро.

Зорин поднялся, диван облегченно скрипнул.

— Давай, давай, — торопил Мамаев, но вместе с другом не ушел. Прикрыл дверь, повесил на ширму ворох платья, сказал мне строго: — Евангелина Романовна, немедленно старшему товарищу отвечай, когда ты обручиться успела!

Выбравшись из ванны и вытираясь полотенцем, я начала рассказывать, закончила, уже зашнуровав ботильоны. Не знаю, каким образом, но коллеги достали мне не только новый мундир по размеру, но и прочую необходимую барышне одежду. Шпилек только не предложили, влажные волосы были распущены, когда я вышла к Эльдару.

— А Семен что? — спросил чародей, прищелкнув пальцами, шевелюра моя высохла и рыжими волнами разбросалась по плечам.

— За поцелуи злился, а кольцо, — я показала руку, — скорее одобрил, предполагал, меня через него бритские чары оберегут. Эльдар, может, ты знаешь, как мне эту нелепицу снять?

— Сейчас никак. Это тебе придется со своим спящим принцем повидаться.

— Ждать, пока пробудится?

— Зачем? Встань у одра, скажи, помолвку с вами, Григорий Ильич, разрываю, в отступное даю… не знаю… дырку от бублика, большего этот фанфарон не достоин.

— И все?

— Все. — Мамаев пожал плечами. — Не брак ведь, так, намерение на будущее. Ты готова? Тогда идем. Очень мне любопытно.

Спускаясь по лестнице, я окинула взглядом присутственную залу. За конторкой привычно сидел Старунов, еще несколько приказных, работающих с документами, поднялись меня поприветствовать. В клетке на нарах лежал, отвернувшись от всех, Давилов, Фараония стояла у самой решетки в той же позе, в которой я ее последний раз видела: с кулаком, судорожно прижатым к груди, прямой спиной и отвратительной гримасой на лице.