Марина Эльденберт - Прыжок в бездну

— Страховочные тросы будем скрывать под лентами, — говорит фотограф. — По максимуму, ну а вообще это не проблема.

— Я могу без страховки.

— Что?

— Я могу без страховки, — говорю я.

Эта женщина говорила несколько минут назад, что рисковать не будет? Ладно, не говорила, а думала. Наверху конструкции сидят два парня, которые отпускают рулоны лент. Эти рулоны подхватывает ветер, и они раскрываются алыми полотнами.

Алая лента.

Она меня просто преследует, если не сказать больше.

— Ты реально поднимешься на высоту без страховки? — недоверчиво спрашивает Лари.

— Я же не просто так предлагала себя в качестве тренера.

Мне неожиданно становится жарко. Жарко не от тапочек и пледа, а от осознания того, что сейчас я буду парить. Пусть мимолетно, преходяще, но вот таким интересным способом исполнится моя мечта — здесь и сейчас.

— Ладно, тогда давайте начинать, — говорит Лари. — Лучше сверху. В смысле ты поднимаешься наверх, по крайней мере, попробуешь, а мы тебя фотографируем и…

Я не слушаю ее дальше. Просто шагаю вперед к лентам.

Конструкция сделана таким образом, чтобы не попадать в кадр, ну или попадать в кадр по минимуму, но все это уже большей частью зависит от ручек и мастерства фотографа. Для него есть специальная управляемая аэроплатформа с ограждениями (она может подниматься на любую высоту), на которую вместе с ним встает ассистентка. Управлять платформой будет именно она.

Я скольжу ладонью по ткани, а после оплетаю лентой запястья, проверяя прочность.

— Драконова задница. Нам бы сюда режиссера, — хмыкает Лари.

Ага. Джермана Гроу.

У меня забирают плед и тапочки, а я смотрю на город моей мамы.

— Солнце сейчас свалится! — кричит фотограф. — А я хочу успеть сделать несколько закатных кадров. Давайте уже начинать.

И я начинаю.

Я просто вплетаю руки в ленты, позволяя им стекать вдоль платья, а после подтягиваюсь наверх. После долгой спячки тело просыпается неохотно, но разминка все-таки спасает положение: разогрев был в тему. Я вспоминаю уроки с Кори, а в голове почему-то сама собой звучит музыка.

Та самая музыка, всплеск которой подхватил голос Сибриллы Ритхарсон на нашем последнем совместном вечере с Торном.

Чем выше я поднимаюсь, тем сильнее ветер, но сейчас я почти его не ощущаю. До меня доносятся лишь отголоски, подхватывающие ленты, платье, играющие с моими волосами, а музыка пульсирует в моем сердце.

Вспышки сейчас отовсюду — фотограф делает кадры с разных ракурсов, а я продолжаю подниматься. Пусть музыку не слышит никто, но именно она помогает мне вплетаться всем телом в ленты, и я уже не представляю, где заканчиваются они, где начинаюсь я. Мы сплошное продолжение друг друга — платье — воздух — ленты — полет — оплетающая меня ткань — сила в руках — невиданная, непознанная легкость, от которой сердце колотится все сильнее.

На миг на подъеме — перед тем, как рухнуть за самую нижнюю высотку — мне в глаза попадает солнце. А следом — ветер, который подхватывает меня, чтобы швырнуть назад. И я впервые за все время, наверное, впервые за всю свою жизнь позволяю себе просто парить. Парить, по-настоящему прощаясь с Торном и с тем, что могло бы быть.

Я должна была сделать это еще на празднике, но я делаю это сейчас.

Полет раскрывается в тонком, едва уловимом мгновении, когда я действительно лечу, пальцы обнимают ленты, а они меня. В самой высокой точке я смотрю вниз, солнца уже нет, сейчас есть только лампы, и в этом холодном свете под прицелами камеры фотографа я чуть расслабляюсь.

И падаю вниз.

Раскручиваясь на лентах все ниже, ниже, ниже, быстрее, от вдоха до выдоха, до чьего-то крика, чтобы остановить падение за несколько миллиметров над сценой.

И коснуться босыми ступнями прохладной поверхности, напоминающей зеркальную плитку. Фотограф продолжает снимать, все остальные застыли статуями. Ветер отбрасывает волосы с лица, меня на миг опять ослепляет вспышка, а после я вижу Бена. Он стоит чуть поодаль, и стоит мне замереть, срывается с места. Совершенно беспардонно оттолкнув стилиста, просто хватает меня за руку и тащит за собой.

— Стой! — говорю я. — Да стой же. У меня фотосессия!

Бен останавливается, но только для того, чтобы стянуть куртку и набросить мне на плечи, и этого времени хватило для того, чтобы Лари шагнула к нам.

— Слушай, ты, набл с горы…

Я не увидела, а скорее почувствовала, как вспыхнули его глаза. Потому что харргалахт тоже вспыхнула.

— Ты вытащила мою женщину полуголую на улицу? — поинтересовался он. — И заставила ее рисковать собой?

У Лари натурально отвисла челюсть. У меня же ее, попросту говоря, заклинило, потому что как иначе объяснить то, что я даже ничего сказать не смогла, даже когда Бен подхватил меня на руки и понес к лифтам? В лифте я честно попыталась что-то сказать и не смогла снова. Потом была попытка на подземной парковке. Но расклинило меня, только когда я оказалась внутри его флайса, по-прежнему в его куртке, и когда дверца опустилась — бесшумно, а салон стал стремительно прогреваться.

— Это что только что было?

Ответа не последовало, поэтому я предприняла вторую попытку:

— Бен! У меня фотосессия!

Флайс никуда не двигался, я нажала кнопку открытия двери, но она не сработала. Я резко обернулась к нему в тот же момент, когда он резко обернулся ко мне.

— Ты чем вообще думала, Лаура?!

— Голос на меня не смей повышать! — огрызнулась я. — Чем я думала — не твоя проблема. Эта фотосессия — мой заработок на три месяца.

— Я о том, что ты полезла туда без страховки. В холод. У тебя вообще мозги есть?!

— Открой дверь!

Вместо того чтобы открыть дверь, Бен коснулся панели зажигания.

— Ты меня вообще не слушаешь?!

— Нет, — прорычал он. — Это ты меня не слушаешь! Адреналин и гормоны, я все понимаю, но ты сейчас рисковала не только собой, но и ребенком! Тебя это абсолютно не смущает? То, что на первых месяцах не стоит переворачиваться вниз головой, — тоже? Хотя твоей голове это абсолютно не повредит, хуже уже не будет.