Дмитрий Баскаков - Маг и нимфа, или Неправильное фэнтези

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

© Grandfailure / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Наверняка все вы знаете Димеону. Не может быть, чтоб не знали, – возможно, она просто представилась вам другим именем, или вы не успели спросить, или же постарались забыть поскорее, как забывают всё, что грозит сорвать шоры с глаз и раз и навсегда сломать привычный уклад вещей. Так забывают первые годы детства – для того лишь, чтобы не было мучительно больно потом помнить о том, на что вы никогда уже не будете больше способны. Так забывают вспышку весны, беззаботное лето, прожитый праздник, первое чувство, смелую песню… Так забывают и Димеону.

По числу попыток отправить Димеону в забытьё я, пожалуй, мог бы дать фору многим из вас: к тому, чтобы выгнать её из памяти, я приложил, могу смело сказать, титанические усилия, но она всегда находила дорогу обратно – по отпущенным по рассеянности в вольный бег мыслям, сквозь окно электрички, мелькнув на мгновение между вагонами, дуновением ветра по волосам, сохранившейся чудом цветной фотографией, звонкой песней ручья, осколком ускользнувшего сновидения… Не могу сказать, чтобы это было хоть сколько-нибудь неприятно, просто есть вещи, возвращенье к которым означает такой непомерный отрыв от той реальности, в которой все мы, в конце концов, оказываемся, что иной раз проще закрыть глаза, чем поверить, что ты ещё что-то можешь. К сожалению, для меня практически каждый раз оказывался иным.

В последнее время, однако, воспоминания минувших дней вдруг померкли, поблекли, словно бы лампочка в старом чулане наконец-то перегорела. Сначала меня это обрадовало, а затем – испугало: я вдруг осознал, что в том виде, в каком себя представляю, без этого клочка жизни просто не существую – остаётся лишь оболочка, а суть ускользает, будто я смотрю на себя самого через увеличительное стекло и никак не могу сфокусировать взгляд. Вернее всего, причиной тому явилось признание моего поражения в попытках забыть всю историю и, как результат, прекращенье бессмысленного самокопания. С другой стороны, виной тому может быть моё непомерно развитое воображение, заместившее – я уверен – многие из имевших место в действительности событий фантазиями, упрощениями и абстракциями: я решительно не могу представить, чтобы я делал и говорил то, что делал и говорил, но память упрямо держится за своё. Наконец, может статься, что сама Димеона по какой-то причине утратила ко мне интерес: мир, в котором не ощущаешь её присутствия на каждом шагу, признаться, явился для меня местом новым и непривычным, а листки фотографий, внезапно исчезнувших со страниц моей памяти, вполне могут оказаться багажом, что она прихватила с собой. Так или иначе, но картинки, когда я к ним возвращаюсь, начинают теряться, тускнеть, покрываться прорехами. Пройдёт время, и вся наша встреча будет забыта – не знаю только, превращусь ли я тогда в механическое чудовище или в беззубого старика.

В свете вышеизложенного мне хотелось бы ещё раз прикоснуться к событиям тех дней, в по возможности искренней и простой форме изложив их на бумаге. Разумеется, я не тешу себя надеждой, будто этим мне удастся восполнить потери, приманить Димеону обратно или, упаси Господи, воздать кому-либо по заслугам – время неумолимо, и, споря с ним, легко не заметить, как оно равнодушно пройдёт сквозь пальцы. Всё, что мне остаётся, – это писать эти строки, потому что так надо. Кому и зачем? Не имею понятия. Вернее всего, что мне самому.

Надеюсь, что сейчас, дойдя до этой строки, многие уже поняли, о ком пойдёт речь. Если это действительно так, то задача моя значительно упрощается: историю, что я буду рассказывать, вы наверняка уже знаете, даже если пока сами в это ещё не поверили, хоть и, возможно, в ином контексте или под иным углом зрения. В таком случае, всё, что мне остаётся, – это немного добавить красок, подсветив лишь ключевые места. Тем же, кто до сих пор не понял, о ком я хочу рассказать, и тем в особенности, кто готов поклясться, что ни с какой Димеоной он никогда не встречался, могу сказать лишь одно…

Оглянитесь.

Может быть, как раз сейчас она стоит за вашей спиной?…

В этом районе города я бывал редко, однако Калачёвая улица отыскалась сразу. Свернув на неё, я некоторое время брёл среди аккуратных каменных домиков из того замечательного времени, когда строить красиво и быстро уже научились, а экономить при этом – ещё нет. Уютные зелёные дворики были отделены от тротуара островерхими металлическими решётками с широкими арками без ворот. На подоконниках раскрытых навстречу утреннему солнцу окон стояли герани. Машин почти не было, людей – и подавно, лишь на противоположной стороне улицы работал метлой усатый дворник в ветхозаветном картузе, да в окне первого этажа грустный мальчик ел абрикосы. Увидев меня, он сразу же перестал есть и замер, уставившись на меня испуганными глазами. Я ускорил шаг.

Пригороды здесь устроены так, что, проходя по ним, всегда словно оказываешься лет этак на сорок в прошлом. Ревущие тонированные иномарки, порой проносящиеся по этим узким улочкам, совершенно не вписываются в царящий повсюду неспешный ритм старогородской жизни – примерно так же выглядят сказочные туристы, собравшиеся на опушке вокруг магнитолы в момент появления из лесу деревенского хоровода. Стародавняя глушь этих тихих улочек словно заранее готовит путешественника к тому, что его ожидает нечто волшебное. Трудно сказать, почему так получилось, но отыскать лучшее место для границы со сказочным миром было бы трудно.

Я шёл, вдыхая ароматы утреннего города, навсегда застрявшего в глубоком прошлом: ароматы кефира по тридцать копеек, и пахнущих краской газет, и сигарет «Прима», слушал восторженное щебетание птиц и думал о вечном. Вечной была Сказка.

– Доброе утро, Максим Андреевич.

Я вздрогнул.

– Ах, это вы… Доброе утро.

– Извините, что Вас напугал. Надо мне научиться кашлять поделикатнее, как Вы считаете?

Какое-то время мы шли рядом молча.

– Аполлон Артамонович, что не так с этой Вероникой? – спросил я наконец.

– Разве с Ней что-то не так? – маг поднял брови.

– Значит, всё так и вы всего-навсего решили со мной прогуляться? – ядовито осведомился я.

– Почему бы и нет? – Аполлон Артамонович шагал медленно, явно наслаждаясь сияющим утром. – Вы знаете, как это бодрит? Иной раз, посидев в кабинете… Впрочем, Вы правы, я, и в самом деле, хотел бы перемолвиться с Вами, – он поглядел на меня, прищурившись, и спросил: – Максим Андреевич, как Вы считаете: в чём заключается наша с Вами работа?