Ирина Критская - Инфекция

Я пошевелила руками и ногами. Они поддавались! Чувство совершенно бешеной, ненормальной радости накатило на меня, как волны на берег в шторм, и я аж захлебнулась. Но розовая туша предупреждающе подняла руку.

– Не кипятись, особо не спеши. Лежи побольше, кормить тебя пока будут сестры, отправления в катетер и приемник. Так еще дней десять. Потом все нормализуется. И главное. Там. у тебя на боку – контейнер. Это сборник. В него фильтруется определенные фракции твоей крови. Они необходимы для того, чтобы победить в мире эту дрянь. Ты избранная, вас таких всего несколько десятков.

Она помолчала, стоя у розовой двери.

– Из многих тысяч. Теперь, из миллионов. вернее. Остальные покойники. И да, единственный цвет, который ты сможешь воспринимать еще много месяцев – розовый. Другие выжгут тебе глаза. Так что сиди тихо. Не рвись. Розовый цвет – это твой поводок.

Когда она ушла, плотно закрыв двери, я снова зажмурила глаза, почти не чувствуя. каки горячий водопад из-под век струится по щекам, смачивая мерзкую, розовую подушку.

Все эти десять дней я чувствовала себя овощем. Даже не овощем – предметом общего пользования. Кто-то приходил, уходил, врачи, сестры, еще какие-то люди, смотрели, щупали, меняли приемники и памперсы, мыли, протирали, сливали содержимое контейнера. У меня было ровное и равнодушно-тупое состояние, обуяла сонливость, и я все время спала. Лишь изредка, просыпаясь, с удивлением рассматривала розовые стены и в моем мозгу брезжило что-то смурное и тоскливое – я вспоминала. Самым неприятным моим воспоминанием был муж. Алексей в моем полубреду представлялся мне огромным, старым медведем. Он, весь клочкастый, весь в проплешинах, сидел на задних лапах, выставив вперед передние, почти голые с толстыми, крючковатыми желтыми когтями и крутил круглой башкой.

«Что», – сипел он и придвигал ко мне поближе вонючую пасть с черными, редкими клыками – "Берлогу мою хочешь отнять? Заразить меня хочешь, прокаженная? Хрен ты угадала. Ты сидела на моем стуле и сломала его? Давай сюда свое сердце"

Леша придвигал свое рыло прямо к моей груди, раскрывал пасть и пытался разгрызть кожу. Я дергалась, всхлипывала и приходила в себя. Смотрела в розовый потолок и снова проваливалась в тяжелую, вонючую тину сна.

В этот день мой сон был немного легче. Так бывает, когда после морозной, беспросветной зимы и гнилой, мокрой весны, вдруг, в первый солнечный день ты понимаешь, что жизнь продолжается и сдергиваешь плотные, пыльные занавеси. Потом моешь окно до прозрачных. скрипящих стекольных бликов и вешаешь другие – легкие, кисейные, прозрачные.

Я открыла глаза и поняла – мне хочется встать. Причем, не просто хочется, я встать могу. Через плотные розовые жалюзи слегка просвечивало солнце, вот только непонятно было – то ли рассвет, то ли закат… Я села на кровати, потом, держась за предусмотрительно привернутую ручку на стене, неуверенно встала. В это же мгновение распахнулась дверь и в проеме возникла мощная грудастая фигура медсестры.

– Тааак! Ну вот мы и встали. Наконец-то. Заждались.

Она подкатилась ко мне, мягкими, белыми батонами толстых рук бережно охватила мою талию (я прямо почувствовала, какой тонкой, как высушенная хворостина она стала) и почти понесла к столику. Сбросив мое тело на мягкое кресло, чуть постояла, отдышавшись, и присела рядом на высокую табуретку.

– Будем завтракать. Самостоятельно. Учиться.

Она сдернула нежно-розовую, почему-то вышитую крестиком салфетку. Под ней на фарфоровой тарелочке лежала странная еда. Розовым было все – гренки, масло, икра, джем, жидкость, похожая на жирное молоко или сливки, чай, испускающий аппетитный парок, и тот был этого странного цвета. На мой вопросительный взгляд медсестра хмыкнула и смущенно пробурчала

–Краситель. Этот дурацкий цвет твой замок, я ж говорила. Они его поставили, чтобы ты не сбежала. Завтра уберут, правда придется пройти гемодиализ. Тебе это больше не нужно. Ты теперь избранная. Высшая каста. Не всем так везет…

Я ничего не поняла, но голод вдруг так скрутил мои внутренности, что я, плюнув на экивоки, впилась зубами в гренку, которую медсестра предусмотрительно намазала идиотски розовой икрой. И потом, чувствуя, как меня внутри отпускает. ослабив тиски, привычный стальной зажим, не спеша пила чай с джемом, кисленьким и довольно приятным.

К вечеру меня перевели в другую палату. Это даже трудно было назвать палатой – в огромном больничном дворе. в глубине был небольшой сосновый лес. В этом лесу. на отдалении друг от друга, прятались в зарослях душистых трав крошечные особнячки. Они напоминали сказочные избушки, и все были обитаемы. В одну из таких избушек и поселили меня, правда после пройденной процедуры гемодиализа, я опять лишилась сил, но, сидя в кресле-качалке у огромного, открытого настежь окна, я была счастлива. Ароматы раннего лета будоражили, цвета радовали излеченный от розовомании взгляд, мысли были спокойными и светлыми.

Почувствовав, наконец, что силы возвращаются, я перетащила качалку на открытую веранду, уселась, налила себе сока (разнообразие бутылок в холодильнике даже не укладывалось в голове) и, глядя на темнеющее небо над верхушками сосен, пыталась уложить в своем сознании ту информацию, которую набурчал мне тоскливый доктор перед процедурой.

– Вас осталось всего ничего. Теперь к вашим ногам падет этот больной мир. Теперь вы сами будете решать. кого тащить с того света. Контейнер на вашем теле будет производить для вас миллионы…нет… миллиарды в любой валюте мира. Отныне – вы королева. Истинная. Но…я вам не завидую....

В принципе, я, конечно, понимала, что он имеет ввиду. Но, как с этим мне жить дальше представления не имела. Поэтому, промучившись с час, плюнула и, решив пустить всю эту лабуду на самотёк, закрыла глаза и задремала.

– Послушайте, Лидия. Мне не хочется называть вас по номеру, хотя этот номер останется в вашем сознании навсегда, пока вы живы. Он не просто вживлен в ваш чип, он введен в вашу кровь. Исчезнет он только вместе с вами, мало того, он станет визитной карточкой каждого вашего донора – ну, скажем, с небольшой модификацией. Но для меня, вы все же Лидия, дама с потрясающей внешностью. Вам, кстати, никто не говорил, насколько вы стали красивы?

Директор клиники – крошечный человечек, с огромными ступнями, круглой массивной, лысой головой и кряжистыми, как ветки старого дуба лапами, висящими по бокам худого тельца, тяжело и неловко сидел прямо передо мной на высоком барном стуле и болтал ногами. Я его видела всего пару раз – в саду, когда он в сопровождении охраны брел к своему шикарному лимузину и в зале, когда нас собирали на предвыписную информацию. Тогда для нас, выживших, устроили шикарный банкет, и он пришел. Посидел минут десять, глотнул виски прямо из бутыли, бросил в широкий лягушачий рот устрицу, помахал всем своей лаптей и ушел. А теперь вот…вызвал.