Елена Филиппова - Колыбельная для жизни

– А что он натворил, Филипп Мо-мо-дестович? – Виви синела от тридцатиградусного мороза.

Разве во сне мёрзнут, пронеслось в голове.

– Что натворил? Ты ещё спрашиваешь! Модест порт на михрютку отписал. Нет, точно мне назло! С того света мстит.

– А Василий о завещании знает?

Филипп Модестович аж подскочил, как будто сейчас Виви и заметил.

– А ну, Митька, стой! – закричал он кучеру.

Лошади замерли на месте, пар повалил из ноздрей, Митяй укутался в тулуп, Филипп Модестович прищурился.

– Замёрзла? Носишь на плечах на копейку, жидкое.

Бриллиантов снял с себя шубу и накинул на Виолетту.

– Ты Авдотье сказала, что Модест помрёт? Я посмеялся, братец мой живее живых, а он возьми и помри. А заветное: порт мой будет? Так-так… А порт Модестушка за неимением мозгов взял, да и на Василия записал. Будь они оба неладны! Так-так. А Васька давно с Наташки глаз не сводит. А та урюпа…

– Какая она урюпа? Наталья красавица, насмотреться не могу.

– Красавица? Насмешила! Дылда худющая, одни глазищи. Дочку я люблю, за неё миллион дам. Капусты ты переела на посте своём, Виолетта, мозги у тебя овощные, все красавицами кажутся.

Не скажи, Филипп Модестович, подумала Виви, в наше время… Веса мало, роста много, лицо особенное, черты идеальные.

– Ещё какая красавица, – подтвердила Виолетта, согревшись в бриллиантовской шубе, отороченной соболями. – Василия не видела я пока…

– А что там видеть? Мордофиля и есть. Правда, красивый гад. Наташка и засматривается. И он, дурак, на неё с придыханием.

– А ты их, Филипп Модестович, пожени, а про порт потом скажешь.

Бриллиантов выпятил глаза.

– Как тебя?

– Всё ещё Виолетта.

– Тьфу ты! Разве это имя? Вот что, Виолетта, мысли наши сошлись. Теперь никому ни слова. Ни барыне, никому, поняла?

– Поняла.

– Домой, пошёл! – заорал Модестович Митяю.

Кучер резко тронулся, два раза не повторять. На повороте тряхнуло, Виви выпала в снег, сани помчались дальше.

– Филипп Модестович! Филипп Модестович, я здесь!..

Снег, снег, снег…

– Рыбонька моя, снова сон? – Жизель теребила Виви.

Хорошо, ключ всегда под ковриком.

– Где я? – писательница раскрыла ладошку.

Цветочек со страхом глядела, как тает снежок в руке Виви.

Какие там хвостики от клубники, какая чёрная икра? Впору очередь занимать. И к психиатру ли?

Наташа? Наталья Бриллиантова? Виолетта протёрла глаза.

– А! Так это та самая Наташа, дочка Бриллиантова. А как на Анечку похожа. Вот одно лицо!

Жизель молча глядела на Виви.

– Он съел мою клубнику. Он существует.

Ненормальным много слов не надо. Через десять минут Виви с Цветочком мчались вниз.

Если интересно, лифтов в таких домах нет. Они существуют вне времени и пространства, пусть имеется центральное отопление, газ, но пушкинские дома – сплошь памятники архитектуры. А памятникам прощается всё. Тем более кованые элементы на лестницах, возможно, помнят самого господина Бриллиантова.

Да-да, Бриллиантова. Его, конечно, в квартире Цветочка не оказалось. Стол имелся, хвостики от клубники присутствовали, а купца не было и чёрной икры тоже.

– Он предлагал замуж. В кои-то веки начальник ростовского порта зовёт под венец! А потом оказывается – сон, – Жизель развела руками. – Такого богатого жениха не хватало мне всю мою жизнь.

– Нам всё приснилось, Цветочек.

– Как же приснилось! А ночная ваза? А телятина? А хвостики от клубники?

– Да…

– Пиши!

– Что?

– Книгу. А сейчас давай спать. Стели на диване. Оставайся, не бежать же снова на третий этаж. Завтра подумаем, какую пользу извлечь из этого дельца.

– Дельца?

– Ой, Виолетта, всему тебя надо учить. Ты напишешь книгу, а я… – Жизель Львовна закусила губку и пошла в спальню.

Жизель Львовна никогда не задёргивала шторы, может, звёзды звала в гости, может, ещё что.

Только звёзды заняты бесконечными небесными делами. Могли бы отправить звёздный свет вместо себя. Пока тот дойдёт, многие из них погаснут. Полезно отправлять вместо себя что-то. Глядишь, за это время утихнут страсти, ненависть превратится в любовь и так далее.

Виолетта вертелась, не могла уснуть, думала о Наташе.

– Как на Аню-то похожа!

Мысли толпились, толкали друг друга, наиболее шустрые держали наготове карандаш. Виви встала, прошла на цыпочках на кухню, смела со стола хвостики от клубники, открыла ноутбук Жизель. Клавиши застучали.

Слова превращались в предложения, из тех вырастали абзацы, они перепрыгивали на соседние страницы, всё чаще звучало – Василий Горохов. По комнатам носился смех Наташи, румянцем заливались её щеки, Филипп Модестович потирал руки, падала в обморок ничего не знающая Авдотья Бриллиантова, в тихом уголке плакала Дуся, за окном падал снег. Снег, снег, снег…

Виолетта Фиалковская. Известная в узких российских и широких иностранных кругах писательница.

Для социализации Виви устроилась в Публичную библиотеку, рядом с домом, на той самой Пушкинской улице, на полставки. А ещё билетёром в кассу театра Драмы (тоже полставки).

Никто, ни одна живая душа не догадывалась, что библиотекарша является писательницей. В театре подозревали, она из «бывших», обедневших. Костюмеры и гримёрши, рассматривая Виолеттины сапоги и пальто, шептались:

– От былой роскоши пооставалось.

Однажды Виви пришла в кассу в платке «Дольче Габбана». Подарил швейцарский издатель. И с сумкой «Шанель». Цветочек старую отдала, с потёртой ручкой. В театре случился переполох. Примы Анна Адольфовна и Марианна Самуиловна толк в вещах знали. Новость разнеслась по театру. Актриса вторых ролей, Олечка, имела богатого ухажёра, фыркнула:

– Сумка – старьё, лет пять как из моды, платок Виолетте не идёт.

– Идёт, не идёт, а она носит, не мы! – перебила уборщица. – Подружка странная у этой чокнутой, на красной машине… – Марья Семёновна опустила швабру в ведро, дунула на чёлку. – Внук говорит, машина рекспектабельная – Поршень!

– Порше, – поправила прима, плойка чуть не прижгла локон, – надо говорить: респектабельная.

– Ой, не делайте мне мозги, Анна Адольфовна. Порше! Ещё бы сказали феррари, – стареющая прима вздохнула, вспомнила молодость, тайного воздыхателя на зелёном москвиче-комби, поздние завтраки на левом берегу Дона…

В субботу Жизель Львовна приехала на спектакль. От дома до театра Драмы рукой подать, но эпатаж выше этого. Красный порше, накидка из горностая, бриллианты. И сразу в кассу к Виолетте. У Виви аншлаг, очередь человек двадцать. Билетов нет, народ ждёт бронь.

Жизель вспомнила Париж, Opera. Тоже ждали, когда снимут бронь. Давали «Лючию ди Ламмермур» Доницетти. Она любит, но рука обещана другому (побогаче), любимый уезжает, просит не забывать, брат подделывает письмо, уличает избранника в измене. Лючия в печали, соглашается выйти за богатого, во время свадьбы является бывший возлюбленный, но слишком поздно! Финал печальный: Лючия закалывает мужа, сама умирает, бывший возлюбленный насмерть убивается.