Алек Д'Асти - Госпожа Орингер

– Опять не спится?

– Опять? – Аритэ обернулась.

Уличный фонарь сердито освещал половину ее лица.

– Опять, – подтвердил Борх, снова покосился и пояснил. – Остатки этой дряни еще в твоей крови. В каждой клеточке. Бродят. И ты тоже. Бродишь и бродишь. Что? Не удивляйся. Я слежу за тобой, Рита. Постоянно.

– Зачем? – она бесшумно шагнула вперед, не давая сердитому фонарю более ни единого шанса.

Вновь превращаясь в темный силуэт.

– Ну… мне хочется. Следить. Смотреть на тебя.

– Эта дрянь в твоей крови, – негромко парировала тень-Аритэ, – бродит. Побуждает делать то, чего не следует.

– Пф-ф-ф, – снова поморщился Борх, делая очередной глоток уже слегка теплого пойла. – Фигня. Пока что смешная доза – полушка. Согрелся, не более того. Вот жахну еще две таких, и тогда…

– Дрянь в твоей крови, – повторила тень, – и в моей. Все из головы. Картинка, звуки, запахи преобразуются в образ. Мозги переваривают его. Быстро. Мгновение – и ты уже чувствуешь. Симпатия. Приятие. Желание. Жажда. Буря. Мы сами себе дилеры. Гормоны – те же наркотики. Чувства – их производные. Страшная штука. Все время убийственно хочется еще, но окружающие почему-то против. Они отталкивают тебя, пренебрегают, равнодушно спрашивают, как дела, а потом отворачиваются, не дослушав. Синтетика мне помогала – блокировала усвоение вкусных эмоций. На чьей-нибудь улыбке можно было протянуть хоть целый год. Правда, под конец та улыбочка начинала дурно попахивать, но…

Борх отшвырнул пустую бутыль в дальний угол, рванулся из кресла и ушел из комнаты, хлопнув дверью.

Тень у окна опустила обычно горделиво приподнятый подбородок и сжалась, теряя строгие очертания силуэта. Полоска холодного света от сердитого фонаря прокатилась по белой скуле, подсветила висок, нахмуренные брови и кончики опущенных ресниц.

Дверь грохнула снова. Неприлично, оглушительно. Вернувшийся Борх схватил тень за голову, будто прижигая ей щеки своими горячими ладонями, и поцеловал в губы, жадно захватывая, врываясь ей в рот, почти делая больно, не выпуская, удерживая, считая про себя ее короткие, сипловатые выдохи.

Кожа на щеках и шее Риты была очень нежной, растрепавшиеся волосы на ее затылке – гладкими, а ребристое нечто под тонкой блузкой – основательным и жестким. Корсет. Якобы дисциплинирующий, а на деле – удерживающий. Гадкий.

Борх с трудом оторвался от горячих влажных губ, снова взъярился, собрал в горсти шелковистую ткань на груди Аритэ и одним рывком располовинил на ней блузку, бросив жалкие лоскуты на пол.

Рита откинула назад голову, словно подставляясь взбешенному Орингеру, требуя, умоляя его о помощи. Широкие застежки корсета жалобно хрустнули. Тонкие скобки посыпались вниз, плотная ткань разошлась в стороны, выпуская.

Борх развернул освобожденную по пояс Аритэ к окну, подставляя ее под свет фонаря, и высмотрел оставшиеся на ее коже яркие следы от злого давящего плена, оглаживая плотно, жарко, так, что дышать Рите стало еще сложнее, чем в панцире до этого. Пришлось закрыть глаза, обернуться, сунуть руки вояке под рубашку, вцепиться в твердую спину, прильнуть, прижаться, забыть обо всем и вдобавок сойти с ума, отвечая, отвечая, снова отвечая на его поцелуи. Темнота и жадные уверенные ласки сжали нутро жгучей, полыхающей, грохочущей жаждой… бурей, необходимостью.

Воздух покачнулся и двинулся куда-то в сторону, трогая прохладой голые спину и плечи. Промелькнула дверь, коридор… и сердитый фонарь заглянул уже в другое окно, подсвечивая узорчатую красную вышивку на покрывале широкой кровати. Аритэ будто со стороны услышала свой срывающийся стон и низкое, вибрирующее: «Ри-и-ита…» – в ответ.

Между покрывалом и тяжелым Борхом было очень тесно. Сплошное замкнутое пространство. Плен. Другой плен. И тягучее, монотонное, все нарастающее возбуждение. Аритэ вновь сдавалась собственному кайфующему телу. Сдавалась, но уже не в одиночку. Вдвоем было не вдвойне, а почти невыносимо. По-другому.

Как будто кто-то подстроил эту их обоюдную вспышку заранее. Очень давно придумал их только друг для друга, покрутил, потрепал, приложил о стенку – старательно, до кровавой юшки, и сцепил наконец неразрывно, любовно, пламенно, а под финал уже торопливо, сильно, и так хорошо, что Рита сорвалась из стонов в короткие выкрики и, подаваясь навстречу, попыталась не отпускать черного взгляда Орингера, но все равно очень скоро, зажмурившись, провалилась в собственный оглушительно-острый оргазм, негу. Другой плен.

– Ри-и-ита, стой, ну куда тебя понесло, а? Ночь-полночь.

– К себе, во флигель. Я подумала, что ты захочешь… как там… чтобы никто не жужжал над ухом.

– Перестань, ложись обратно. Я хочу с тобой спать. Достаточно внятно приказал? Если упрешься, я уйду вместе с тобой и буду спать у тебя во флигеле. С тобой.

– Я ворочаюсь, Борх. И бормочу, и…

– О, стоп, стоп, я по этому поводу кое-что вспомнил и сейчас, э-э-э, продолжу поражать твое воображение. Стихами!

– Ты пугаешь меня. Ох, горячий, как печка.

– Тш-ш-ш, закрой глаза и слушай, я тебе промурлыкаю кусочек…

Бормочется?

Видно, устала ворочаться?

Ты в сон завернись и окутайся им.

Во сне можно делать все то, что захочется,

Все то, что бормочется, если не спим.

Не спать безрассудно,

И даже подсудно, —

Ведь все, что подспудно, кричит в глубине.

Глазам твоим трудно.

В них так многолюдно.

Под веками легче им будет во сне 1 1 Отрывок из стихотворения Е. Евтушенко «Любимая, спи…» …

Рита, закрыв глаза, прислушалась к окружающему ее строению.

Сквозняки. Тихие, задорно посвистывающие, прохладные – обугленный дом вновь обрел свое дыхание. Пока что робкое, будто в сомнениях: «А стоит ли?..»

Стены полностью очистили от копоти. Над ними уже красовалась новая высокая крыша со сложной обрешеткой, почти все окна с проемами затянули пленкой, но по дому все равно гуляли сквозняки.

Аритэ вздохнула, открыла глаза и вновь озадаченно уставилась себе под ноги – на темной, еще встопорщенной по углам подложке были разложены доски – образцы для будущего пола: серые плашки с Лисьей планеты, прохладно-белесые с Синей, желтая сосна оттуда же, местное черное дерево с дальних островов, необычно красноватое с необитаемой Си-рэкс, синтетическое покрытие под светлый дуб…

Госпожа архитектор раздраженно вздохнула: «Все не то!» – пристроила свою сизую инфопластину на ближайший, усыпанный стружкой контейнер и направилась к выходу.

Кудрявая трава наконец отцвела, засыпав все вокруг хрупкими, тонкими лепесточками, словно снегом. Заполонивший окрестности серый моросящий дождь отступил, обнажая мокрую и пустую посадочную площадку – огромный перевозчик Орингера, вместе с самим Орингером, уже которую неделю пребывал вне стана. Рита замедлила шаг, вспоминая: «Хм, сколько его уже нет? Мы поссорились две, три… почти месяц назад. Прошло двадцать семь дней и восемь часов. Вернее, восемь с хвостиком. Сама виновата. Наверно, стоит быть с ним помягче. Впрочем, а стоит ли?..»