Елена Грушковская - Странник

Джим устало зажмурил глаза.

— Ты всё хорошо спланировал, Раданайт, — вздохнул он. — Я искренне желаю, чтобы ты добился всего, что ты задумал, но я в твоих планах принять участие не смогу… Извини. У нас ничего не получится.

— На твоём месте я бы не спешил сразу отказываться, детка. — Раданайт откинул волосы со лба Джима, поцеловал. — До твоего шестнадцатилетия ещё три месяца. Я тебя не тороплю с ответом, можешь подумать.

— Раданайт, я отношусь к тебе как к брату, — сказал Джим. — У меня нет к тебе таких чувств, при которых я мог бы ложиться с тобой в постель и… делать детей.

— Малыш, ты просто ещё не знаешь, что я могу в постели, — улыбнулся Раданайт с чувственным блеском в глазах. — В этом я не хуже твоего Фалкона, а может, и получше. Думай, детка. Я жду твоего ответа.

Накрыв губы Джима крепким поцелуем, он оставил его наедине с его болью и смятенными чувствами. Если разобраться строго, в их отношениях всегда чувствовалась эта недоговорённость, но со временем Джим перестал об этом задумываться и забыл, а Раданайт — нет. И сейчас он открыто объявил Джиму, как он к нему относится и чего от него хочет. В этот вечер Джим потерял брата.

Илидор давно уснул, а Джим ещё сидел в своей постели, прижимая к груди игрушку своего сына — плюшевого зелёного зверя с пуговичными глазами, похожего на динозавра. За окном вьюжило, крутились воронки из крупинок снега, а ветер дул так, будто дом находился в аэродинамической трубе. На тумбочке горел маленький голубой огонёк ночника, но он не мог в одиночку справиться с чернотой Бездны.

Джим лежал, свернувшись под одеялом и обнимая зелёного динозаврика, но сон к нему не шёл. Ночник не спасал его от Бездны, которая глумилась над ним и пела торжествующий гимн себе. Фалкон не внимал его призывам прийти, Печальный Лорд был слишком далеко, чтобы помочь, а лорд Райвенн с Альмагиром вряд ли были в силах что-то с этим сделать. После полуночи миновали два часа, пошёл третий, а на его исходе Джима начал охватывать какой-то странный паралич. Он всё видел сквозь приоткрытые веки, но не мог пошевелиться, и ему становилось жутко. Выплывая на поверхность, он чувствовал себя таким слабым, что его тело, казалось, было не в силах удержать в себе душу. Ещё никогда Джим не засыпал так мучительно.

А потом, приоткрыв тяжёлые веки, Джим увидел Фалкона. Он вышел из детской, пройдя сквозь портьеру, а не откинув её, и скользящим неслышным шагом подошёл к кровати. Он был в точности таким, как описывал Илидор: у него были длинные волосы, белые одежды, и от него исходило мягкое сияние. Джим был в оцепенении, не мог пошевелить и пальцем, и вся его душа трепетала в каком-то экстазе. Любящий взгляд Фалкона согревал его и успокаивал, и ему нисколько не было страшно.

"Привет, детка".

Эти слова Джим даже не услышал, они как бы возникли в его голове, миновав восприятие ухом.

"Всё хорошо, не бойся".

Джим и не боялся, только был очень слаб. Он не мог подняться и обнять Фалкона, хотя всей душой хотел этого. Фалкон уловил его желание, как будто прочтя его мысли, склонился над ним и поднял его с постели в своих объятиях. По сравнению с Джимом он был очень силён, он поднял его, как пёрышко: в его руках не чувствовалось никакого напряжения.

"Я с тобой, любовь моя", — эхом отдалась в душе Джима его нежность.

Его сияющее лицо было очень близко, но дыхания его Джим не чувствовал. Ему не было ни тепло, ни холодно, ничего не болело, вся его земная (и альтерианская) жизнь оказалась где-то внизу, у подножия горы, на пике которой они с Фалконом сейчас находились.

"Я не умер, детка. Смерть — это иллюзия, она относительна. Во Вселенной вечно торжествует жизнь, каждую секунду. Нет мёртвого времени, есть лишь живое. Не бойся смерти, она — лишь взмах ресниц твоих глаз, которые открываются от долгого сна, пробуждаясь к новому витку жизни. Горевать о тех, кто умер, так же бессмысленно, как о тех, кто вышел в другую комнату. Мы вечно живы, мы никогда не умираем".

Голосовые связки Джима были слишком слабы, чтобы издавать звуки, и он каким-то образом сумел обратиться к Фалкону телепатически. "Ты пришёл, чтобы забрать меня с собой?" — спросил он.

"Нет, любовь моя, — ответил Фалкон. — Некоторое время наши с тобой пути шли параллельно, но им суждено разойтись. Мой путь лежит к далёкой звезде, которая зовёт меня. Я должен лететь туда, чтобы соединиться с ней, но я попросил отсрочку и весь этот год оставался рядом с тобой и нашим сыном. Я не могу покинуть тебя, пока ты скорбишь. Я должен убедиться, что у тебя всё хорошо, только после этого я смогу отправиться туда, где меня ждут".

Только что они были в комнате, а сейчас были как будто на крыше дома. Не было никакой непогоды — ни ветра, ни снега, а над их головами раскинулась безмолвная Бездна, полная звёзд, ярких, как никогда. Среди них была одна самая яркая, она мерцала призывным светом, и Фалкон поднял к ней лицо.

"Туда лежит моя дорога, курс уже проложен, но я не отправляюсь в путь, я жду. Жду, когда твои слёзы высохнут и засияет твоя улыбка, которую я так люблю. Ты должен стать счастливым, детка, твоя жизнь не должна прекращаться ни на мгновение. Это закон, которому повинуется всё во Вселенной. Я пришёл, чтобы сказать тебе об этом. Я буду ждать, пока ты не снимешь траур с сердца и не оденешь его в свадебный наряд. Я буду оставаться здесь, томясь по звезде, зовущей меня так сильно, и момент моего отбытия будет зависеть от тебя. Ты должен отпустить меня, любовь моя, как я отпускаю тебя — в объятия любящего тебя человека".

"Фалкон, я люблю тебя", — простонала трепещущая душа Джима.

"И я тебя, детка. Я улетаю, но моя любовь останется с тобой. Она будет жить в нашем сыне, в котором есть частичка тебя и частичка меня. Не тоскуй, не плачь обо мне, твои слёзы прожигают меня насквозь. Лучше улыбайся, радуйся жизни и прими любовь того, кто достоин тебя. Внимательно слушай своё сердце, оно подскажет тебе правильный выбор".

"Подскажи мне, Фалкон, я не знаю, — умолял Джим. — Я могу ошибиться!"

"Ты сам всё уже давно знаешь, — улыбнулся Фалкон. — Ты уже на правильном пути, твоё сердце ведёт тебя. Только иди за ним, и всё будет хорошо. Счастья тебе, любовь моя".

Джим очутился в своей спальне, в своей постели, по-прежнему прижимая к себе плюшевого динозавра. Всё так же горел ночник, а за окном бушевала вьюга. Была половина четвёртого.

Когда слабость прошла, Джим сел в постели. По его щекам струились слёзы, но они были хорошими, очистительными, от них становилось легко и светло на душе. Встав, он вошёл в детскую и склонился над кроваткой сына, который безмятежно спал, посасывая пальчик. Вынув пальчик у него изо рта, Джим положил рядом с ним динозаврика, и Илидор, сонно почмокав губками, вцепился в игрушку обеими своими крошечными ручками. Улыбаясь сквозь слёзы, Джим любовался на своего кроху, а тот спокойно спал и ни о чём не догадывался.