Юлия Колесникова - Солнце бессонных

Я стояла спиной к Калебу и не хотела, чтобы он видел, как мне тяжело рассказывать ту свою часть жизни, о которой я и не хотела знать, или помнить.

— Мне исполнилось три, когда Фиона попала в больницу из-за первой передозировки, — я была маленькой, но помнила теперь, когда рассказывала ему, все так четко, с ужасающей реальностью. — Тогда родители Фионы, мои распрекрасные дедушка и бабушка, решили совершить акт милосердия и отправили ее в частную лечебницу, а меня в приватный интернат. Именно тогда я впервые узнала, что кровать может не вонять, а еда быть неиспорченной. К сожалению Фиона, действительно любила меня, она ушла из лечебницы, так и не пройдя до конца курс, и забрала меня из пансионата. Продержалась она 4 месяца,…хотя может и больше, я не помню, в ее дневнике даты зачастую отсутствовали. На этот раз Фиона сорвалась из-за смерти своего брата, жаль я не помню, как его звали, — удивилась я сама себе, ведь только он, кажется, любил нас. Приходил время от времени убрать, принести чистую одежду и продукты, и это еще до того как Фиона лечилась. А также он играл со мной. Как-то нечестно не помнить его имени. — Фиона называла его Чаки, но я не знаю настоящее это имя или прозвище, данное в детстве ею. Что именно случилось с ним, я тоже не знаю, просто однажды Фиона начала снова. Но тогда я еще не понимала, что все будет снова плохо. На протяжении двух лет, она время от времени снова попадала в лечебницу, я в интернат. Те времена вспоминаются мне светлыми днями, среди череды постоянных ночей. Фиона со своей вечной депрессией и веренице кавалеров, зачастую таких же опустившихся наркоманов, как и она, перестала быть для меня матерью и хоть какой-то опорой. Интерес родителей к Фионе, становился все меньшим, меня они вообще почти не признавали. И хоть казалось все хуже некуда, но Фиона смогла сделать нашу жизнь куда более ужасной. Она решилась продавать наркотики. У нее ведь была своя квартира, и наркоманы часто ночевали и даже питались у нас, могли оставить свои вещи, эти так называемые друзья. Она связалась с какими-то бандитами, только так их и называла мать Фионы, время от времени появляясь в нашей квартире, чтобы убедиться, не умерла ли ее дочь.

Сначала Фиона действительно неплохо зарабатывала на этом, но она стала воровать наркотики. Когда бандиты об этом узнали, ей пришлось расплачиваться кое-чем другим. Но и это продлилось не долго. С каждой неделей она принимала все больше, продавала все меньше, стала похожа на зомби. Даже и не помню ели ли мы тогда, хотя думаю да, к тому времени я уже могла приготовить себе яичницу поджарить хлеб, понятное дело ни в какой детский садик или школу я не ходила. И каждый день видела одну и ту же картину. Чтобы избегать встреч с этими ужасными типами я пряталась в каморке, и игралась теми игрушками, что мне покупал когда-то давно брат Фионы.

Я закрыла глаза, и словно все это произошло вчера, перед моим внутренним взором встала та каморка, и те грязные замызганные игрушки, давно поломанные и утратившие цвет. А за этой картинкой другая, — последний день, когда я видела Фиону живой.

— Помню, в тот день Фиона была напугана, настолько сильно, что даже доза не успокоила ее. Думаю, когда она собиралась на встречу со своими поставщиками, то подозревала что-то. Раньше они сами приезжали к нам, а теперь потребовали, чтобы она приехала к ним. Видимо потому и взяла меня с собой, — я горько улыбнулась прежде чем сказать следующее. — Думала, что они не станут трогать ее, если с ней буду я. Как же она ошибалась.

Вспоминая теперь тот вечер, я была благодарна, что Калеб не делает попыток обнять меня или пожалеть. Мельком глянув на Калеба, я увидела, что он задумался и вовсе не шевелится, но я понимала, как ему должно быть тяжело. Его глаза были закрыты, и поза свидетельствовала о расслабленности, но желваки на скулах совершенно не говорили о его спокойствии. Он был так прекрасен и органичен среди этой увядающей осенней красоты. Смотря на него, я все еще тяжело воспринимала, что он пока что не полностью мой. А только какая-то его часть. Потому что пока я не знаю о его прошлом, а он о моем, мы не можем считать, что полностью знаем друг друга.

— От криков и громких голосов, — продолжила я, стараясь не выдать в голосе напряженности, — я испугалась и начала плакать. Кто-то из них, этих людей в темной одежде, ударил меня, не помню, было ли больно, но вдруг я оказалась на полу, вся в крови, испуганная еще больше, и понятное дело голосящая во все горло. Фиона, наконец, поняв свою оплошность, бросилась защищать меня. Сначала раздался чей-то грубый смех, такой неприятный и скрежещущий, а потом несколько выстрелов,… а в следующий миг, вынырнув, будто из темноты, я поняла, что лежу на улице, среди мусора, залитая кровью сильнее, чем раньше, и думаю, что большей частью кровью Фионы. Знаю, что не могла пошевелиться, или встать, а только лежала, и гадала — когда же появятся ангелы. Потому что они должны забрать меня на небо, если со мной что-то случится, так говорила нам одна из монахинь в интернате.

И тут появились они. Двое людей, или точнее ангелов как решила я, двигались слишком быстро и говорили на непонятном языке, что я ничего не могла разобрать. Прекрасное лицо Самюель зависло надо мной, и тогда я полностью уверилась, что ангелы пришли за мной. Она светилась для меня ярким белым пятном в этом темном закоулке. Тогда я уже понимала, что такое смерть, но еще не боялась ее. Я думала лишь о том, что стану скоро такой же красивой. Как теперь помню, о чем они говорили…

— Ты сошла с ума! — в ужасе выкрикнул Терцо, удерживая ее за плечи. — Она ребенок.

— Но ее кровь… — застонала Самюель, — я не могу сопротивляться этому запаху! Она особенная. Мне тяжело просто даже смотреть на нее…

— Самюель нетерпеливо принялась откидывать с меня мусор и, дрожа, опустилась на колени возле меня. Ее руки схватили меня слишком грубо, что я даже на миг испугалась, но она замерла, и ее дыхание стало прерывистым.

Я улыбнулась деревьям, вспоминая это. Не было чему радоваться, тогдашний вечер был ужасен, но все же я нашла их. Мой оплот, мою крепость — своих родителей. Разве кто-нибудь мог, так же как и я, всегда и во всем надеяться на родителей? Для них не было ничего недосягаемого. И я не могла сделать ни одного ужасающего поступка, который бы вверг их в ужас или в исступление. Они могли простить мне все.

— Самюель после рассказывала мне, что в тот момент боль, куда сильнее жажды и желания, проникла в нее, когда она увидела меня, окровавленную, худющую, замученную, одетую в грязную, почти нищенскую одежду и шепчущую ей, что она ангел. Она сказала, что так много перевернулось тогда в ее душе, и именно меня она так давно искала и ждала.