Юлия Колесникова - Солнце бессонных

— Теперь это не важно, — тихо сказала я и постаралась разгладить пальцем морщинку между его бровей. — Я твоя навсегда и не важно, будешь ли ты этого хотеть через год, или через двадцать лет, я и тогда буду твоей.

— Ты всегда была моей и будешь, — он улыбнулся мне в ответ, так легко и просто сказав такие важные слова.

Мне казалось, что мое сердце не может выдержать такого наплыва чувств, но к тому времени пустой желудок напомнил о себе. Я сначала смутилась, но Калеб не обратил на это такого внимания, как другие парни.

— Ты сегодня не завтракала и они тоже, — Калеб любовно провел по моему животу, и мне понравилось его движение и прикосновение. Малыши затрепетали под его теплыми ладонями. Глаза Калеба удивленно распахнулись.

Я рассмеялась.

— Они тебя так приветствуют.

Он был очень удивлен, но я видела, что и рад этому явлению.

— Какое забытое чувство, — выдохнул он, а я спросила:

— На каком она была месяце?

— Почти срок рожать, — слишком равнодушно отозвался Калеб, хотя я боялась, что этот вопрос может разозлить его, но Калеб был спокоен, словно рассказывал о ком-то другом, а не о себе. — Я уже и забыл, о чем мечтал тогда, — он замолк, затих вовсе, не двигаясь и не дыша. — Знаю точно, что мы ждали этого ребенка, хотели, чтобы он связал нас теснее с Лисой. Но иногда мысли о том, что меня убьют на войне, а они останутся одни, подтачивали всю радость.

Я болезненно восприняла эти слова. Ведь если бы тогда ничего не случилось, мы бы никогда не встретились. Не знаю, как бы он воспринял эти мои мысли, узнав о них.

Калеб осторожно взял меня на руки и спустя некоторое время мы уже стояли на кухне в моем доме. Завтрак ждал меня на столе, по всей видимости, родители уехали не так давно, и Калеб слышал когда, но ничего не сказал. Наверное, не хотел прерывать мой рассказ, догадалась я.

Я, не спеша, накрыла для себя на стол. И пока я ела, Калеб, как и мои родители с интересом наблюдал за мной. Я немного смутилась под этим его взглядом. Жевать становилось все труднее.

— Я бы хотел тебя о чем-то попросить, — серьезно сказал мне он, когда я складывала грязную посуду в посудомоечную машину.

— Хорошо, — согласилась сразу же я, потому как тоже хотела его о чем-то попросить. — Я тебя тоже.

— Я согласен, — он улыбнулся мне, и я была согласна в этот миг на все. Ну, почти.

— Мы не говорили с тобой о твоих планах на будущее, и я бы хотел, чтобы прошло три месяца, прежде чем мы поговорим о них.

Я удивленно застыла. Его слова стали для меня полной неожиданностью.

— Почему?

— Для меня время, уже давно потеряло свою суть. Мое одиночество длится слишком долго, и только встреча с тобой кажется, замедлила его бег. Но ты другое дело, ты — человек. Время и чувства для вас изменяются пропорционально, и исчезают в никуда. И я хочу, чтобы после рождения детей, и всего что будет связано со временем после него, ты была уверена в себе…во мне… в нас. А уже потом в связи с этим изменяла свою жизнь.

— То есть, решилась отказаться от своей смертности? — уточнила я. Меня раздражало, что ни Калеб ни родители не называли все своими словами.

Калеб поморщился.

— Да.

— Но ты ведь и так хотел найти себе пару. Вряд ли ты бы спрашивал ее согласия.

— Ты это совершенно другое! — разозлился он, — если бы ты захотела быть со мной, но при этом остаться человеком, я бы согласился. Не знаю, чтобы я делал, если бы тебя потом не стало, все равно согласился бы. Я, конечно же, хотел бы большего…

— Только право выбора было бы за мной, — закончила за него я. Калеб кивнул, не смотря на меня.

— Мне не нужны эти три месяца, — мягко сказала я, подходя к нему. Он же притянул меня ближе, продолжая молчать, считая, что знает лучше, что действительно нужно мне.

— Ты же знаешь, — продолжила я, — я и так собиралась после 18 лет измениться. Только для этого у меня появился более благородный стимул — ты. Мои чувства к тебе это не ветер, что прилетает на миг, и уноситься прочь. Это что-то совершенно не знакомое — невидимое как воздух, но в тоже время прочное, как золото. Оно может стать только сильнее, но не исчезнуть.

— Ты не знаешь, о чем говоришь. Я прошу тебя об этих трех месяцах — подари мне их! — он приподнял мое лицо за подбородок и, не позволяя вывернуться, пристально посмотрел в глаза. Он знал, что я не смогу сопротивляться его влиянию на меня. Это было несколько нечестно, и в то же время разве я могла обижаться на него, когда и сама пыталась проделать с ним, то же самое.

— Зачем ты так говоришь, ведь эти слова приносят тебе страдания, — задохнулась я, понимая, что совершенно не могу не отдаться его напору. Он унижался, прося меня об этом.

— Больше страданий мне принесет надежда. Каждый день ты будешь меняться, ты только ребенок, пока что. Твоя жизнь только началась, а я посягаю, на то, чтобы быть самым главным в твоей жизни. Мне хочется стать для тебя всем, и быть только твоим. Но разница в том, что я отчетливо понимаю, чего хочу, а ты даже и не догадываешься, какой я эгоист. Мое одиночество, худшая мука, которой может заболеть вампир. Оно заставляет цепляться за тебя, но ты слишком дорога мне, и я хочу, чтобы у тебя всегда было право уйти от меня. Сбежать, исчезнуть, оставить. Хотя я все равно не смогу и тогда пообещать тебе, что не буду тебя преследовать.

Теперь больно стало мне. Как просто он говорит о том, что отпустит меня, словно это дело уже решенное. Зная Калеба, я подозревала, что он для себя уже что-то решил.

— Но для чего мне убегать от тебя?

— Я не знаю, по какому злому року, судьба кинула тебя в мои руки, но я благодарен ей. Не понимаю, почему ты выбрала меня, во мне так много зла, ненависти… ты как отпущение грехов, которое я не заслуживаю, — Калеб говорил тихо и меланхолично. Я еле разбирала его слова, чувствуя при этом всю серьезность, с которой он говорил, и его напряжение.

Мне было неприятно слушать то, о чем он говорит, и все же я его понимала, лучше, чем он мог себе представить. Как тяжело расстаться с прошлым, забыть и простить самого себя. Не думать о том, что мог бы изменить и избежать чего-то ужасающего. Понять, что ничто не вечно и боль и раскаяние нужно отпустить, потому как мы меняемся, и с нами изменяется наш мир, и то, что вчера казалось ужасающим, осталось, наконец, в прошлом.

Я и не подозревала, как много прошлого лежало между нами, и впервые испугалась, что ничего не изменится, даже если мы поминутно расскажем о своих прошедших годах. Все то, что мучило нас, вся та боль, ненависть. Насколько легче было страдать в одиночку, и я, как и он, не была готова открыться полностью. Словно мы действительно только познакомились. Калеб не верил, что я захочу остаться в вечности вместе с ним. Я не верила, что я могу быть ему нужна до такой степени.