Юлия Колесникова - Солнце бессонных

— Кстати, верни спальник, — напомнил мне Калеб, улыбаясь уже с кресла. Это его настроение напомнило мне тот вечер, когда мы пробрались в школьную администрацию.

— Ты говорила, что я нужен тебе целиком, и части по отдельности тебе не нужны. Значит, в нем потребность отпала.

— Оставлю пока что в залог. По ночам же тебя не будет рядом.

— Могу организовать, — предложил мне он, — твои родители скоро обязательно соберутся на охоту.

Я рассмеялась, ничего не ответив, хотя начала предвкушать, что проведу целую ночь с ним. Но моя улыбка растаяла, когда я вспомнила, как он исчез, после той ночи проведенной «У Терри».

Калеб встревожился, отметив изменение моего настроения:

— В чем дело?

— Ты имеешь привычку, как золушка, после ночи исчезать, — постаравшись не казаться грустной, беспечно ответила я. И отвернулась, делая вид, что рассматриваю море на картине, нарисованное довольно искусно.

— Ты смешна, — разозлился Калеб, — ты думаешь это легко быть так близко к тебе и сдерживаться. Моя страсть к тебе какая-то патологическая. И поверь, меня притягивает не твоя кровь, а твоя близость. Ты!

Я не знала, как реагировать на его слова: радоваться, или испугаться. Потому молча, продолжала осмотр, желательно подальше от него, чтобы он не заметил моего пунцового лица. Раньше мне в таком не признавались.

В гостиной стены были все того же цвета, что и холл, только сама комната казалась намного больше, чем та что в моем доме. Здесь стоял телевизор, намного меньше нашего, и множество дисков DVD, а также старый проигрыватель, похожий на те, что стоят в барах, где заказываешь музыку, опустив монетку. В основном там были старые песни, но знала я многие. Я включила одну из песен, стоящую в очереди и это оказалась песня Guns ' n ' Roses, одна из любимых некогда Фионой.

Мебель и здесь была старинной, реставрированной, выглядела она хорошо и как я догадывалась, досталась Гроверам от последнего владельца дома. На полу лежал пушистый ковер, я с острым уколом стыда подумала, что именно на таких в фильмах занимаются любовью.

Я вспыхнула еще сильнее, когда мой разум подкинул мне картинку, где на этом ковре лежим я и Калеб, и осторожно посмотрела не него, боясь, что он догадается о моих мыслях. Калеб к тому времени уже не злился и с интересом наблюдал за моей реакцией на эту комнату.

— О чем ты подумала? — спросил он, и не стал отводить глаза, чем смутил меня куда больше, чем вопросом.

— О нас, — не стала скрывать я. И так же открыто посмотрела на него. Думаю, он догадался, что я имела ввиду, когда наши глаза встретились, так как он со свистом втянул воздух в себя.

— Нам нельзя об этом думать…пока что, — пообещал Калеб, и, несмотря на то, что внешне он оставался спокойным, тяжелое дыхание выдавало его.

Я со вздохом погладила свой выступающий живот.

— Хочу увидеть твою комнату, — заявила я, когда гостиная стала мне уже не так интересна, — теперь моя очередь устроить тебе досмотр.

— А ты мстительная, — удивленно усмехнулся Калеб.

— Еще какая, — мрачно подтвердила я, следуя за ним. — Знал бы ты, как мне хотелось огреть тебя чем-то тяжелым, когда ты рылся у меня в комнате.

— Ты бы меня убила, узнав, что я видел в твоих воспоминаниях, — усмехнулся он, подразнивая меня.

Я от досады застонала. Что такого он мог увидеть в моих воспоминаниях. Худшим, что он мог видеть, это были попойки устроенные мне Пратом.

— А тебя совесть не мучает. Видеть чужие воспоминания, это, то же самое, что и читать чужие дневники, — раздраженно бросила я, поднимаясь за ним по лестнице. Калеб взял меня за руку и остановился на несколько ступенек ниже, так наши глаза оказались на одном уровне.

— Ничего позорного я там не видел. Твое сознание неохотно расстается с воспоминаниями. Возможно, единственное, что меня начало волновать, твой постоянный страх стать похожей на Фиону, и потому не любить детей.

Мне стало страшно. Он говорил о такой сокровенной мысли, в которой я боялась признаться даже самой себе.

— И ты часто думаешь о детях. Но в воспоминаниях мысли не бывают цельными, — неуверенно добавил он, не зная, какой реакции от меня ожидать.

— Конечно же, думаю, — тяжело вздохнула я, понимая, что пришло очередное время делиться сокровенным, и если я думала, что во второй раз станет легче, то ошибалась.

— Я боюсь, что буду ненавидеть их. Мне даже теперь, на седьмом месяце, трудно думать о них как о детях. Это как ходить с гипсом — неудобно, ты не можешь его снять, но ходить с ним нужно. Да еще беречь, чтобы он не рассыпался. Иногда мне кажется, они забирают, крадут у меня эти 9 месяцев.…Если бы не ты, я только глубже погружалась бы в депрессию, в тот страшный омут самобичевания, где я в один момент ненавижу их, а в другой — ужасаюсь своим мыслям.

Его лицо исказила гримаса боли.

— Мне тяжело видеть, как ты мучаешься. Ты воспринимаешь детей, как Зло.

— Знаю, я не справедлива, — лишь смогла ответить я и упрямо замолчала. Я, как и он ни с кем не делилась такими вот своими переживаниями. Слишком личными, слишком постыдными. Можно подумать я и сама не понимаю, что веду себя эгоистично.

Калеб без слов все понял, и мы продолжили путь наверх.

Мы попали в ту же комнату, где вчера помирились. Но она выглядела скорее женской: кремовые стены, белое покрывало, пол из светлых досок, покрытый лаком, огромный шкаф, и трюмо, а также зеркало во весь рост, что я видела еще вчера.

— Это комната, которую Грем бережет для матери, — объяснил мне Калеб, видя мое неприкрытое удивление. — Ева часто любит здесь бывать. Я тоже — много вещей напоминает о матери и сестре. Это их фотографии.

Я лишь теперь заметила на трюмо ряд фотографий в изящных серебряных рамках. Они были черно-белыми. Смотря на них, невозможно было понять какого цвета волосы и глаза у женщин, но не понять, что это конец сороковых годов, было невозможно. Сестра была похожа на Калеба и все же не столь красива. А вот мать — она казалась мне кинодивой. Что-то артистическое проскальзывало в ее чертах. Такое одухотворенное лицо может быть только у людей искусства.

— Она похожа на актрису, — тихо отметила я, даже и, не надеясь, что Калеб что-то на это ответит.

— От нее у меня талант к рисованию. Когда-то ее имя знали многие критики. Теперь они мои роботы считают за некоторое копирование ее. Когда я делаю выставки, иногда подписываюсь ее девичьей фамилией.

Я не хотела касаться этой темы — столь болезненной для обоих Гроверов, потому решила сменить направление разговора.

— Я все еще хочу видеть твою комнату, — настояла я, и направилась к выходу.

— Придется спускаться вниз, — нехотя ответил он, указывая в сторону шкафа, — просто фотографии из моего детства и всей остальной жизни, тут.