Катерина Шишканова - Крылья ангела

— Ладно, мы оба не правы, — наконец спустя пять минут натянутой тишины сдался бумагомаратель.

Я презрительно выгнула бровь, и плотней переплела на груди руки. Этот вариант меня тоже не устраивал. К тому же во всём теле поселилось неприятное свербящее ощущение, словно чей-то светлый укоризненный взгляд неодобрительно взирал на моё самоуправство, а это тоже не прибавило мне настроения.

— Хорошо, сдаюсь, — не выдержал Богдан и в знак капитуляции поднял обе руки, выпачканные масляной краской и резко смердящие растворителем. — Я дурак и идиот, не оценил вашего сиятельного внимания и обворожительных глаз, столь удивлённо шарящих по моей фигуре. Каюсь, каюсь. Мне припасть к вашим стопам и целовать пол, по которому ступала ваша очаровательная ножка или достаточно и этого?

Я не сдержалась и рассмеялась. Он тоже как-то слишком хитро сузил неожиданно глубокие глаза. На мгновение мне показалось, что в них мечется что-то… слишком грустное что ли, что-то, что обычно прячут за завесой самоиронии или циничности — ненависть к убогому телу, безответную страсть, жалость или злость. Но искорки мелькнули и погасли, а вдаваться в душевные муки человека я не собиралась — этого ещё не хватало: колупаться в их грязном белье, словно ты какой-то презренный золотарь!

Чай я всё-таки выпила. И не одну кружку. И не только чай. И не только выпила. Когда удаётся сломать первый лёд в общении, работать становится одно удовольствие. Это напоминает игру отгадайку: отгадай ключик к его сердцу, отгадай нужный вопрос, которого он ждёт, отгадай необходимый ему ответ, разгадай, подбери, найди и так далее.

— Вы что-то рисовали? — я проследила за бесполезными потугами хозяина квартиры, старавшегося отмыть краску с ладоней. Бесполезно, не знаю, что он там использовал, но её не брал ни керосин, ни растворитель, ни мыло, ни порошок.

А вот художникам, расписывающим обитель Люцифера, не пришлось ломать голову над подобными проблемами, скорей их интересовала другая сторона вопроса — где взять достаточно материала. Кровь неплохо стимулировалась жидкостью из ближайшего источника, куда им приходилось топать всякий раз, когда "чернила" в их собственных венах сворачивались. Не знаю, что именно текло в треклятом источнике: серная ли кислота, соляная, но проклятые души мастеров ходить к нему не очень любили и подгонять их приходилось свинцовой нагайкой, распарывающей податливую плоть душ до кости. Да, наш сиятельный всегда умел совместить неприятное с бесполезным: во-первых, кровь с пальца постоянно облупливалась, потому что не могла вынести адской жары и такого же холода, а во-вторых, вид грешников, собственнокровно размалёвывающих тринадцатиэтажные хоромы или окунающих руки в бурлящую кислоту и корчащихся от испытываемых ощущений — не самое вдохновляющее зрелище. А уж запах плавящейся плоти… Хотя следует признать, впечатляет.

— Да так, мазню развозил, — неожиданно замялся художник.

— Покажете? — не особо надеясь на успех, поинтересовалась я. Получила отказ, что удивительно — вежливый, и решила быть понахрапистей. Никогда не считала смущение таким уж необходимым качеством, которым Всевышний наградил благодарное человечество, но что-то меня кольнуло. Ну, не может подобный Богдану человек так сконфузиться, особенно если учесть, что творчество его уже более-менее признано, а моё мнение ему с самого начала было до лампочки.

Наконец, не иначе чтоб я наконец заткнулась и перестала его доводить, талантливый наш соизволил отомкнуть потайную коморку и продемонстрировать скрытые внутри сокровища. О том, что это именно они, я поняла, как только шагнула в заставленное картинами помещение. От половины из них веяло непреодолимой жутью — слишком светлые и пасторальные, была б моя воля — сожгла б к чертям, ещё несколько вполне обычных, я бы даже сказала, параллельных — ни Свет, ни Тьма, такими не заинтересуются: всякие цветочки-зайчики-Машки-мордашки, обычная мазня, которой на каждом заборе хватает, но вот некоторые…

Картина словно источала жар преисподней, мерно пульсировала под моей ладонью. Нарисованное на ней чудовище с красными светильниками глаз злобно скалилось прямо мне в лицо. Демон. И судя по рваным клочкам тумана за спиной — высшей иерархии, как Молох. Мощные лапы безжалостно разрывали нечто серебристое и бесплотное. Я почти слышала отчаянный крик безвинной души, попавшей в его когти. На следующей непосвящённые не увидели бы ничего интересного кроме пары мазков и масляных лент, перечертивших весь холст. Сомневаюсь, что мэтр сам понял, какое чудо сумел изобразить: адские кольца, поддёрнутые утренним туманом и клубящимся из центрального вулкана паром, освящённые кровавой зарёй в день летнего равноденствия. В единственный день в году, когда Ад можно разглядеть с высоты птичьего полёта, а истинно раскаявшимся грешникам (естественно из высших "облегчённых" кругов) перейти в райские кущи (тоже естественно в высшие сферы, они мало чем отличаются от наших — такие же серые и переполненные безысходностью, одно название, что Рай).

— Какая красота, — забыв всё, восхитилась я.

— Издеваешься? — мигом помрачнел Богдан, подкатил коляску к "Аду" и накрыл полотно простынёй. — Гадость какая, самого мутит, а сжечь рука не подымается.

Ещё бы она у тебя поднялась. Человеческий разум чужд подобной красоте, но подсознание работает иначе, затрагивая тонкие материи, и куда отзывчивей на такое искусство.

— Это ты издеваешься. Очень красиво.

Я уверенно стянула ткань, полюбовалась ещё несколько минут. Причём так вдохновенно, что Богдан наконец-то поверил в мою искренность и заметно повеселел.

— У меня такого добра вообще-то навалом, — признался он. Вот только вы первая, кому я его решился показать, уж слишком… отталкивающие пейзажи.

Я прошла мимо него к следующей заинтересовавшей меня вещи, по пути проведя рукой по спинке инвалидной коляски: источаемый картинами жар передался и мне, а металлический поручень хоть как-то его убавлял. Богдан вздрогнул.

— Брось. Мы же вроде как уже перешли на "ты", — отстранённо заметила я, поглощённая очередным шедевром: весьма реалистичными муками сладострастников в одном из самых показательных кругов нашего огненного обиталища. Прямо как действительно в гости к нам заглянул на минутку. Больше бы не выдержал — не физически, так морально дал бы трещину и остался тихим шизофреником.

— Ты так увлечена, — художник подъехал ближе, тоже разглядывая свой шедевр. — О чём думаешь?

— О том, что их слишком мало.

Мужчина перевёл на меня удивлённый взгляд.

— Я имею в виду вот таких же… впечатляющих. Все эти, — я неопределённо повела рукой в сторону "светленьких", — слишком сладкие, почти приторные. Меня от таких тошнит.