Чарли Хьюстон - Мертвее не бывает

— Какого хрена?

Он пытается высвободить свою руку. Я еще крепче сжимаю ее и шепчу ему на ухо:

— Еще раз пикнешь, и я отведу тебя в магазин и суну в одну из ячеек, а карту сожгу, так что никто никогда тебя там не найдет.

Он молча шагает. Еще немного я веду его за руку и только затем отпускаю. Он сильно напуган и что-то бессвязно лепечет:

— Слушай, чувак… я ничего не имел в виду такого, ну. Про тебя. Ты не придурок. Я не хотел.

— Да мне плевать, что ты там сказал.

— Тогда что тебе нужно? А то мне в магазин пора.

Я молча смотрю на него. Он вдруг начинает кивать.

— Да, верно. Ты спрашивал про Уитни.

— Когда ты в последний раз ее видел?

— Ну, где-то недели две, может, три назад. Мы тогда вместе работали.

— Она уволилась?

— Не-а. Мы тут с работы не увольняемся, а просто перестаем на нее ходить.

— У нее был парень, друзья?

Он ухмыляется.

— Эта девчонка не совсем стандартного разлива. Парни ее не интересовали. Да она чокнутая. Совсем чокнутая.

— Когда-нибудь видел ее в компании одного пожилого парня? Он еще весь при деньгах.

— Черт! Да нет же. У нее и бабок-то никогда не было. Ей и пальцем-то пошевелить было лень!

— Видел фото в газетах? На них парни, с которыми она тогда была.

— Конечно, кто ж не видел.

— Видел когда-нибудь их в ее обществе?

— Ты меня уже достал. Что тебе еще надо? Мой ужин остывает.

— Ах, да. Вот, держи.

Я достаю из кармана двадцатку.

— С меня обед.

— Отлично.

Он хватает банкноту. Только я, о чем-то задумавшись, продолжаю держать ее с другого конца.

— Ты знаешь парня, который продает ее фотографии в обнаженном виде через Интернет?

— Вот дерьмо! Нет, ничего я об этом не знаю, но говорю же, девчонка была того, свихнутая. Знаю только, что она подхватывала мелочь от одного парня, проворачивая для него какую-то грязную работенку.

— Какой еще парень?

Он тянет банкноту. Я отпускаю ее.

— Его зовут Толстяк Фриз. И тебе его ни за что не найти, ты и на дешевого детектива-то не тянешь.

Он разворачивается, а я не двигаюсь с места. На углу, в добрых двадцати ярдах от меня, он оборачивается и, указывая на меня пальцем, кричит:

— Ты понял меня, козел! Еще раз увижу тебя в магазине — засуну свою кепку тебе в задницу!

Он посылает мне подобие воздушного поцелуя и спешит за угол — рассказать своему приятелю у «Континентал», как я домогался его и как он меня отшил. А я иду своей дорогой, к дому Толстяка Фриза. Потому что иначе он окажется прав: если я не найду Толстяка Фриза, то не потяну даже на самого дешевого детектива. А этого я допустить не могу.

— Здорово, Толстяк.

— Джо! Какими судьбами?

Толстяк Фриз на самом деле не толстый. Может, он когда и был толстым, но только в первые несколько минут своей жизни, сразу же после рождения. Сейчас же он жирный. Он походит на короткий лоснящийся бочонок. Это единственный знакомый мне жирный черный человек, у которого рост и толщина практически совпадают друг с другом. Он сидит за массивным, но изрядно потрепанным столом красного дерева, а его жиры тучно сгрудились на сиденье такого же потертого кресла, обитого красным вельветом. Кажется, еще несколько секунд, и кресло разлетится на части.

Я указываю ему на парня, сидящего на подлокотнике его кресла.

— Может, ему пора прогуляться?

Толстяк улыбается.

— Какие проблемы, Джо! Прогулки — одно из самых любимых дел Далласа. Это у него очень хорошо получается. Не так ли, Даллас?

Парень пожимает плечами и сверлит меня своими холодными глазами.

— Покажи ему, Даллас. Покажи этому уважаемому человеку, как ты умеешь гулять.

Даллас вздыхает, спрыгивает с подлокотника и плавно проходит мимо меня к дверям. Этот накачанный и натренированный парень своей экипировкой и простотой меня не обманет. Не просто так Толстяк держит его у себя в офисе — не сдвигать же ему стол с жирных колен Фриза всякий раз, как тот решит встать. Нет, причина здесь в другом. Парень на самом деле опасен. Я пристально оглядываю его, пока он проходит мимо. Толстяк на него просто любуется.

— Хорош, да?

— Странная у тебя к ним любовь.

— Видишь ли, Джо. Я люблю всех их, но по-разному. А от особенно привлекательных я и вовсе без ума. Они — мое слабое место.

Он указывает мне на стул, покрытый лопнувшей красной кожей.

— Садись, Джо. Расслабься. Сколько лет прошло с тех пор, как мы с тобой вот так беседовали.

Я сажусь.

— С чем ты ко мне пришел?

— С Уитни Вейл.

Он склоняет голову, закрывает глаза и похлопывает себя по груди жирной ладонью с хорошим маникюром. Жир вибрирует под тканью его костюма. Затем он поднимает голову и смотрит на меня.

— Джо, это такая прискорбная утрата.

Он вынимает шелковый платок из нагрудного кармана.

— Такая милая девочка.

— Значит, вы были знакомы?

Он продувает нос и сует платок обратно в карман.

— Прежде чем мы зайдем с этим слишком далеко, Джо, хочу, чтобы ты знал: я несказанно рад, что человек такой доблести и чести интересуется делом о детской смерти. Хочу заверить тебя: я сделаю все возможное, чтобы содействовать тебе в любом расследовании. И могу ли я рассчитывать на то, что, пройдя вместе через весь этот ужас, мы будем с тобой квиты относительно моей последней просьбы?

Квиты относительно последней просьбы.

Я оглядываю обшарпанный офис Толстяка. Это всего лишь чердачное помещение одного из промышленных зданий на авеню Ди. Однако он попытался украсить его, как только мог: для этого здесь появился этот стол и кресло, несколько помпезных персидских ковров, заляпанных пятнами и подделанная под Тиффани лампа. Остальное пространство чердака занимает его звукозаписывающая студия. Пара микрофонов, десяток машин для записи и обработки звука, цифровая видеосъемка, выход в Интернет. Небольшая комната для обслуживающего персонала. Маленькое помещение для хранения костюмов, декораций и прочей аппаратуры.

Конечно же, костюмы по большей части представляют собой грязной нижнее белье и кожаные ремни. А декорации — листы фанеры с нарисованными на них стенами темницы. Так что много места здешние декорации не занимают. Толстяк отхватил себе лакомый кусок в мире современного шоу-бизнеса — он снимает и распространяет в Интернете порно. Конечно, видео не первоклассное, но для него это огромный шаг вперед, если сравнить нынешнюю деятельность Толстяка с тем, чем он занимался пятнадцать лет назад, когда я с ним и познакомился. Тогда он производил небольшие сумки по десяти центов за каждую и сбывал их у Томпкинса. Именно этот шаг вперед заставляет его теперь снимать чердак на авеню Ди и выдавать его за звукозаписывающую компанию, весьма расположенную к хип-хопу и прочим подобным штукам.

Толстяк прожил почти всю свою жизнь вдали от реального мира. Он раньше и представить себе не мог, что такое настоящая жизнь. Его жизнь — это реальность порнофильма.