Гейл Форман - Куда она ушла

Я представляю себе Ким, преследующую боевиков «Талибана» и уклоняющуюся от пролетающих мимо деревьев. И, надо сказать, картинка весьма живо вырисовывается.

- Забавно, — отмечаю я.

- Что именно? — спрашивает Миа.

- То, что Ким стала военным фотографом. Она словно одна из «Опасных девушек [22].

- Да уж, просто обхохочешься.

- Нет. Это не то, что я имел в виду. Просто: Ким, ты, я. Мы все выходцы из никому неизвестного городка в штате Орегон, и посмотри на нас сейчас! Мы трое достигли просто заоблачных вершин. И, надо признать, это довольно странно.

- Это совсем не странно, — отвечает Миа, насыпая в миску кукурузных хлопьев. — Все мы прошли через серьезные испытания. А сейчас, давай, поешь немного хлопьев.

Я не голоден. Я даже не уверен, что могу съесть хоть одну ложку хлопьев, но я сажусь, потому что мое место за столом в семье Холл только что было восстановлено. Время имеет вес, и прямо сейчас я чувствую, как оно всей своей тяжестью нависло надо мной. На часах почти три. Еще один день уже наполовину прошел, и сегодня вечером я отправляюсь в тур. Я слышу тиканье старинных часов на стене Мии. Позволяю минутам одной за другой ускользнуть в небытие, прежде чем произношу:

- У нас обоих сегодня рейсы. Мне, пожалуй, уже следует отправляться. — Мой голос звучит словно издалека, но сам я до странности спокоен. — Здесь где-нибудь можно поймать такси?

- Нет, до Манхэттена мы добираемся на плоту через реку, — шутит она. — Ты можешь вызвать машину, — добавляет она спустя мгновение.

Я встаю, и подхожу к конторке, на которой стоит телефон.

— Какой номер?

- Семь-один-восемь, — начинает Миа. Но затем перебивает саму себя. — Погоди.

Сначала я думаю, она остановилась в попытке вспомнить окончание телефонного номера, но я вижу ее взгляд, моментально ставший неуверенным и умоляющим.

- Есть одна вещь, — нерешительно продолжает она. — У меня есть кое-что, что в действительности принадлежит тебе.

- Моя футболка с изображением группы «Wipers»?

Она качает головой.

- От нее, боюсь, уже давно ничего не осталось. Пойдем. Это наверху.

Я следую за ней по скрипучим ступеням. На верху, стоя на узком пролете, справа от себя я вижу дверь, ведущую в ее спальню с косым потолком. Слева от меня закрытая дверь. Миа открывает ее, представляя взору маленькую студию. В углу стоит шкафчик с кнопочной панелью. Миа набирает код и дверца отворяется.

Когда я вижу, что она достает из шкафчика, моя первая мысль: «А, ну да, моя гитара». Потому что здесь, в маленьком доме Мии в Бруклине, моя старая электрогитара, мой Ле Поль Джуниор. Гитара, которую я купил в ломбарде на деньги, заработанные доставкой пиццы, когда был совсем еще юнцом. Гитара, с которой я записал песни, что привели нас к альбому «Возмещению ущерба», как собственно и сам этот альбом. Гитара, которую я отдал на благотворительный аукцион, и о чем жалел с тех самых пор.

Она лежит в своем старом чехле, с моими старыми наклейками групп «Fugazi» и «K Records» на ней, даже с наклейками группы отца Мии. Все точно такое же: ремень, трещина, которая образовалась, когда я уронил ее со сцены. Она даже пахнет также.

Я стою там, вбирая все эти мелкие детали, и только несколько секунд спустя меня, наконец, озаряет. Это же моя гитара. У Мии моя гитара. Миа была тем, кто купил мою гитару за какую-то непомерную цену, что означает, Миа в принципе знала, что она выставлялась на аукцион. Я пробегаюсь взглядом по комнате. Помимо огромного количества нотных листов, разбросанных по всей студии, я вижу еще и стопку разнообразных журналов, каждый из которых с моим лицом на обложке. И тогда я вспоминаю сцену на мосту, где Миа оправдывала причину своего ухода словами из песни «Рулетка».

И вдруг, у меня такое ощущение, что я всю ночь провел в наушниках, которые теперь кто-то вынул, и все, что было заглушено, наконец, стало предельно ясно. И это не просто чистый звук, это оглушительный рев.

У Мии моя гитара. Это настолько незамысловатый жест, и в то же время я бы, наверное, меньше удивился, если бы Тедди сейчас выскочил из шкафа. Я чувствую, словно сейчас грохнусь в обморок. Поэтому присаживаюсь. Миа стоит прямо напротив меня с моей гитарой в руках, предлагая мне взять ее.

- Ты? — все, что я смог выдавить из себя.

- Всегда я, — отвечает она тихо, почти застенчиво. — А кто же еще?

Мой разум явно покинул тело. И словарный запас понизился до крайнего минимума. — Но… почему?

- Кто-то же должен был спасти ее от Хард Рок Кафе, — смеясь, говорит Миа. Но в ее голосе я тоже слышу надрыв.

- Но… — я пытаюсь ухватиться за слова, словно утопающий, который хватается за обломки корабля, — …ты сказала, что ненавидишь меня?

Миа тяжело вздыхает.

— Я знаю. Мне нужно было кого-то ненавидеть, а так как я люблю тебя больше всех, эта доля выпала тебе.

Она поднимает гитару, протягивая ее мне. Она хочет, чтобы я взял ее, но я сейчас и ватный тампон не поднял бы.

Она продолжает смотреть на меня, продолжает протягивать.

- А что насчет Эрнесто?

Выражение абсолютного недоумения на ее лице сменяется изумлением.

- Он мой наставник, Адам. Мой друг. Он женат . — Она на секунду опускает взгляд. Когда она поднимает его вновь, изумленное выражение уже сменилось выражением, в котором читается ее оборонительная позиция. — И к тому же, с чего бы это стало тебя заботить?

«Возвращайся к своему призраку», — слышу я голос Брин в голове. Но ведь именно Брин жила с призраком — призраком мужчины, который никогда не переставал любить другую.

- Не было бы никакой Брин, если бы ты не решила, что тебе нужно ненавидеть меня, — отвечаю я.

Миа принимает этот каре стойко.

- Я не ненавижу тебя. И не думаю, что когда-либо действительно ненавидела. Это была обычная злость. И как только я приняла ее, как только поняла ее, она исчезла, — она опускает взгляд, делает глубокий вдох и выдыхает целое торнадо. — Я знаю, что задолжала тебе извинения, я пыталась сказать их всю ночь, но эти слова — извинения, сожаления — они словно слишком ничтожны, по сравнению с тем, чего ты заслуживаешь, — она качает головой. — Я знаю, что то, как я поступила с тобой, было неправильно, но в то время это казалось таким нужным для моего выживания. Я не знаю, могут ли обе эти вещи быть правдой, но именно так и было. Если тебе станет легче, после того, как разрыв перестал казаться таким нужным, когда я поняла, насколько это было неправильным, все что мне осталось — созерцать размеры своей ошибки, осознавать тот факт, что я потеряла тебя. И мне пришлось наблюдать за тобой издалека, наблюдать за тем, как ты воплощаешь все свои мечты в реальность и живешь, как казалось, такой идеальной жизнью.

- Она не идеальна, — отвечаю я.

- Теперь я это понимаю, но откуда я могла это знать? Ты был так, так далеко от меня. И я приняла это. Приняла как свое наказание за то, что я наделала. И затем… — она замолкает.