Ольга Матвеева - Иван-Дурак

Иван никогда не видел мать такой элегантной. Он отметил, что, несмотря на возраст, она сохранила достаточно стройную фигуру. Мать надела очень простое и очень дорогое темно-синее платье с белой каймой и белыми пуговицами, которое подарила ей Иванова жена. На шее — жемчужное ожерелье, которое подарил ей сын в один из приездов. А на ногах — старые белые туфли, которые мать надевала еще в молодости в особо торжественных случаях. Иван поморщился, глядя на эти туфли — они идеально подходили к ее наряду, который весьма изысканно намекал на моду шестидесятых, но они были старые. Старые! На Ивана навалилось чувство вины. Его мать красивая женщина, она и теперь еще красива, а уж в молодости была… Впрочем, Иван в детстве не замечал красоты матери — у нее всегда был усталый вид, на ней был замызганный халат или какие-то унылые, отвратительные платья и юбки. Государство очень успешно крало у женщин их красоту и индивидуальность, наряжая своих гражданок в однообразный, бездарный ширпотреб. Сейчас Иван периодически покупал для матери наряды, но вот как покупать ей хорошую обувь? В Москве не купишь без примерки, а здесь приличной не найдешь. Надо бы чаще выманивать ее в гости.

— О! Какая прелесть! — вдруг восхитилась жена, — винтажные туфли! Я давно о таких мечтаю, да все не могу найти. Вам повезло, что они у вас есть. Это тренд сезона.

Иван посмотрел на нее с благодарностью.

Александр Васильевич был зван к десяти часам вечера, ровно в десять он и явился, несколько смущенный, при себе имел два больших целлофановых мешка подарков. В одном было две бутылки советского шампанского, еще бутылочка самодельного винца из черноплодной рябины, баночка маринованных опят и конфеты. Этот пакет он церемонно передал Ивану, со словами, что бесконечно рад снова встретить своего лучшего ученика, а так же его очаровательную супругу, а это его скромный вклад в новогоднее застолье. А вот другой пакет, где, судя по очертаниям, была какая-то большая папка, он суетливо задвинул в угол.

Александр Васильевич постарел, будто стал ниже ростом, Иван, возможно, и не узнал бы его, если бы просто встретил на улице, но был он бодр, опрятен, и костюм на нем был не совсем старый, а галстук, так тот вообще новый, хоть и дешевый. Александр Васильевич всегда был щеголем, насколько это было возможно в те времена да при его зарплате.

Расселись за столом. Две пары: пожилая и молодая. Впрочем, Иван был уже не так уж и молод, и, глядя на своего учителя живописи, он как-то особенно сильно это ощущал. А тут еще и очередной год жизни должен был вот-вот закончиться и начаться новый. Как водится, выпили за старый год. Поговорили о жизни в столице, о житье-бытье в провинции. О ценах, которые постоянно растут и никак за ними не угнаться, и никакие повышения пенсии не спасают. О погоде, о том, что зимы нынче не те, настоящие морозы случаются редко, а так все слякоть, странно, что этой зимой как-то подозрительно холодно, прямо как в старые добрые времена, о которых молоденькая Иванова жена, наверное, и знать не знает. Незаметно за разговорами стрелки часов подползли к двенадцати. По телевизору начал президент выступать, а Иван торопливо открывать очередную бутылку шампанского, на сей раз ту, что привез с собой, настоящего, французского. Разлил по бокалам. Куранты начали бить полночь, все чокнулись, стали торопливо пить шампанское и загадывать желания. Иван загадал спасти, в конце концов, эту женщину и снова зажить спокойно, а еще купить-таки домик на Лазурном берегу. Его жена загадала, чтобы в этом году у них с мужем родился ребенок. Его мать загадала, чтобы все близкие были живы и здоровы. Его учитель загадал, чтобы этот год не стал последним в его жизни, а еще, чтобы эта чудесная женщина в темно-синем платье, стоящая рядом, согласилась бы жить с ним постоянно, потому что стар он уже по свиданиям-то бегать. А потом Иван с женой метнулись к своим чемоданам, мать — в спальню, а Александр Васильевич — в угол, за пакетом. Начался обмен подарками. Жена Ивана получила от него очередные серьги с бриллиантами, он сам от нее — запонки и галстук. Матери Иван с женой надарили ворох одежды и искренне радовались ее молодому блеску в глазах, восторгу и веселому смеху. Александру Васильевичу вручили бутылку дорогого коньяка, поскольку заранее подарок ему не приготовили, ибо они и не подозревали, что этот человек снова войдет в их жизнь. Мать вынесла большое полотно, похожее на то, что висело в спальне: те же нарядные домики, цветы, кошки… Иван тут же кинулся искать надписи — может, и в этой картине присутствует какое-то послание от Петра Вениаминовича, и ведь нашел: «Кто ищет, тот всегда найдет», — гласила надпись. «Как-то не слишком затейливо», — разочарованно подумал Иван. Жена тут же восторженно объявила, что эта картина будет просто чудесно смотреться над столом на кухне. Мать, смущаясь, передала Александру Васильевичу красиво упакованную коробку. Учитель рисования тут же ее развернул и обнаружил в ней парфюм, галстук и еще кисти. Радостно улыбнулся, потянулся губами к щеке матери, на полпути осекся, покраснел и сдержанно произнес: «Спасибо, Наденька, мне уже сто лет не делали таких замечательных подарков». Все с любопытством ждали, что же принес он, что в этой таинственной папке? А он с хитрой улыбкой выложил пакет на стол, предварительно расчистив пространство от бокалов и тарелок, не спеша достал папку.

— Вы знаете, что это? — спросил он значительно. Все отрицательно покачали головой. — А это работы моего лучшего ученика. Он был самым талантливым из учеников за все время моего преподавания в художественной школе нашего города. Это был мальчик, которому я иногда завидовал, потому что я сам не обладал и одной десятой того дара, который был дан ему. Вы знаете, как зовут этого ученика? — все опять отрицательно замотали головами, хотя Иван-то уже начал догадываться. — А я уверен, что знаете, поскольку он сейчас сидит среди нас. — Долгая пауза. — Это Иван Лёвочкин. — Александр Васильевич раскрыл папку. — Все твои рисунки, Ваня, я хранил. Вот они. Теперь эти детские сокровища снова твои.

Иван осторожно взял папку. Начал смотреть рисунки. Там были бригантины в бушующем море. Замки на неприступных утесах. Рыцари. Горящие танки и солдаты, идущие в атаку. Машка, сидящая за мольбертом. Церквушки. Улочки. Грибы в корзинке. Зеленые яблоки на красной тряпке — Иван сразу вспомнил, как они рисовали этот натюрморт. Нос и глаз Давида, голова Давида полностью. Рябина на снегу, очень похожая на ту, что он купил у известной художницы Мари Арно, то есть у Машки. Это был детский мир Ивана, полный фантазий, мечтаний, творчества и любви. Иван думал, что этого мира больше не существует, он утрачен навсегда. Оставлен и забыт. Разбит о превратности судьбы, коварство и ветреность юной возлюбленной Ивана. Растоптан гонкой за деньгами, статусом, материальными благами. Но оказалось, что этот детский Иванов мир все еще существует, бережно сохранен старым учителем рисования, который ценил дарование Ивана гораздо больше, чем он сам. Да что уж там, Иван его вообще не ценил, он отбросил его как детскую забаву, как ненужное, бесполезное увлечение. Отбросил вместе со своей любовью к светловолосой и светлоглазой девочке — почему-то девочка эта и живопись слились для него в одно, и из-за предательства девочки он попрощался и с ней, и со своим талантом. Сейчас почти сорокалетний Иван разглядывал свои рисунки и впервые жалел, что так легкомысленно забросил то, что, возможно, было его призванием. В его воображении теснились картинки: вот он, Иван, в мастерской за мольбертом, в рубахе, перепачканной красками, и пишет портрет белокурой обнаженной красавицы. Беззаботный, легкий, знаменитый, обласканный вниманием женщин, которые не ждут от него ничего, кроме мгновений радости и счастья. Они внезапно появляются в его жизни и также внезапно исчезают навсегда, не оставляя после себя ничего, кроме терпкого вкуса наслаждения. И даже имен их память не хранит. И не нужно ему идти за тридевять земель в тридесятое царство, стаптывая тридцать пар железных башмаков в поисках Василисы Прекрасной, которую нужно спасти. Иван вздохнул. Картинка показалась привлекательной, и тут же возникла другая: ночь, полная луна, кладбище, кресты. Здесь Иван зарывает свой талант. Ожесточенно орудует лопатой. Яма глубока — таланту уже не выбраться.