Ольга Матвеева - Иван-Дурак

— Что это вы задумали? — шипела она, — у нас тут приличное, респектабельное заведение, с хорошей репутацией, которую я, между прочим, взращивала целое десятилетие. А вы, значит, решили собрать всех своих баб? А вы можете поручиться, что они тут мне дебош не устроят, за волосы друг дружку таскать не станут, а вдруг еще и до мордобоя дело дойдет? Это же будет скандал! Я не могу допускать скандалов в моей галерее! У нас тут не базар!

— Регина Леонидовна, — ответил Иван холодно, — мы с вами оба знаем, что скандал в вашем деле — предприятие крайне выгодное, лучшего пиара, чем небольшой скандалишко с битьем морд, и придумать невозможно. О вашей галерее тут же напишут в Интернете, а то и в газетенке какой-нибудь желтенькой, и клиент попрет смотреть на портреты уважаемых дам, которые устроили такую лихую потасовку. Так что мне тоже слава обеспечена. Впрочем, я уверен, что до физического проявления агрессии дело не дойдет.

— Ну, что ж, я умываю руки, — сдалась Регина, — приглашайте своих дамочек, но должна вас предупредить, Иван Сергеевич, если, не дай бог, скандал превысит рамки приличия и этот факт как-то навредит моему бизнесу, двери этой галереи будут навсегда для вас закрыты. Имейте это в виду. Я и так сильно рискую, устраивая выставку безвестных дебютантов. Я не говорю сейчас о милейшей Мари Арно, безусловно, она-то уже звезда.

— Все будет хорошо, — заявил Иван, — я вас уверяю, — и наградил Регину самой обаятельной своей улыбкой.

Наконец-то появилась Иванова матушка. Вместе с Александром Васильевичем они вели под белы рученьки былинного запойного богатыря и великого страдальца от любви Гришку Ильина. Тот держал себя смиренно, но на мясистой его простецкой физиономии было нарисовано желание увильнуть с этого великосветского раута. Кроме всего прочего, он был заметно напуган. Но самое удивительное, Гришка был кристально трезв. Иван хотел было пожурить матушку за опоздание, но вмиг понял, почему они задержались — Гришку уговаривали придти.

— Гришка! — воскликнул Иван как-то преувеличенно жизнерадостно, — рад тебя видеть!

Бывший школьный друг на приветствие Ивана не отреагировал, легонечко его отстранил и устремился к портрету Леночки Зиминой.

— Что, ведьма! — вскричал он. — Не действуют больше на меня твои чары! Не действуют! Я свободен! Я свободен! — запел он громовым голосом на мотив известной песни. Рафинированная публика была несколько шокирована поведением дурно одетого огромного мужчины деревенского вида, но данный неожиданный энтертеймент ее явно заинтересовал. — Ванька! Дружище! — Гришка резко развернулся к Ивану, — а ты, однако, мастер, истинный мастер! Ведь как изобразил! Как изобразил! И простушка вроде, а ведь на самом-то деле расчетливая искусительница, роковая женщина. И не красавица ведь, а мужиков с ума сводит. Только я излечился от нее! Я излечился! Знаешь, Ванька, тогда, после разговора с тобой, я будто от кошмарного сна очнулся, будто пелена с глаз упала. Я как протрезвел, сразу всю стеклотару-то из дома повыкинул, пыль-то из углов повымел, глаза-то свои пьяные промыл, да и прозрел! Не сошелся ведь свет-то на ней клином, не сошелся. Прав ты был, Ванька, гораздо проще пить горькую да на судьбу жаловаться, а чтоб задницу со скамьи-то поднять, да подвиги начать совершать, тут настоящее мужество нужно, смелость нужна! Ну, я тогда вспомнил твои слова-то про свой бизнес, да и решил бригадку сколотить ремонтников. Я — электрик, маляров-штукатуров нашел, плиточников… Не бог весть какие деньги зарабатываем, а ведь кураж какой! Азарт! Была халупишка жалкая, а мы ее в хоромы превращаем! Это ж ни дать ни взять творческий процесс. Да все равно, что кистью по холсту малевать: и тут шедевр, и там шедевр. В общем, спасибо тебе, Ванька, наставил ты меня на путь истинный! Я ведь и с бабой хорошей сошелся. Душевная такая бабенка, мягонькая. А ты, Ванька, молодец! Вот те крест, что ты молодец! Талант! Умеешь, брат, умеешь! — Гришка порывисто обнял Ивана, от чего у того хрустнули все косточки, и косолапо подался осматривать другие полотна.

— Еле уговорили Гришку приехать, — сказала Ивану мать. — Он, как приглашение твое получил — разволновался, ко мне прибежал. Я, говорит, всю жизнь в Москву мечтал съездить, как чеховские три сестры, да вот до сих пор не довелось, а тут и повод представился, а боязно мне. Как я, говорит, со своим свиным рылом да в Калашный ряд? Насилу привезли. Зато пока в такси ехали, он, как дитя малое, чуть ли не визжал от восторга. Жить, говорит, здесь хочу, мой город! Утверждает, что здесь-то он уж точно развернется, не то, что в нашем захолустье. Тесноват, говорит, для меня наш городок-то.

— Понятно, — протянул Иван, — думаю, что-нибудь придумаем. Появилась у меня мыслишка.

— Эх, Иванушка ты мой, дурачок, всем-то ты помочь хочешь. Гришка вон какой детина, пора уж ему самому со своей жизнью разбираться… А Леночка, кстати, приехать не смогла — ребенок у нее маленький, да и муж, говорит, не отпустил бы. А уж как узнала, что Гришка поедет, так и вообще наотрез отказалась. Но просила тебе кланяться.

Иван неопределенно пожал плечами и отправил матушку с Александром Васильевичем к Машке и Регине, чтобы те представили провинциальных художников столичному обществу…

Машка мелькала среди гостей в своем красном вечернем платье, высокая, стремительная, прекрасная. Судя по ее в высшей степени довольной физиономии и заливистому смеху, от гостей Машка получала исключительно комплименты. За перемещениями художницы наблюдал импозантный, светский мужчина в вопиюще дорогом костюме. Он вроде бы разговаривал с какими-то важными господами и в пух и прах разряженными дамами, но взгляд его неотрывно следовал за Мари Арно. Иван уже знал, что это единственный мужчина в жизни Машки, которого она любила по-настоящему, отец ее дочери, ее бывший муж, четвертый по счету. Скоро она должна была выйти замуж в пятый раз за своего четвертого мужа. Полгода назад Роману Борисовичу прискучили алчные объятья своих юных длинноногих подруг, он вдруг вспомнил про семейные ценности и вернулся к дочери и бывшей жене. Никто не знает, что за переворот случился в его душе, но он вдруг понял, что никто никогда не любил его так бескорыстно и так искренне, как это делала Машка. Никто не любил его отдельно от его миллионов, просто так, такого, каков он есть. Он вдруг понял, что такая любовь дорогого стоит. Машка, разумеется, устроила ему душещипательную, полную подлинного трагизма, сцену, заставила и на колени перед собой опуститься, и до слез даже довела, но потом милостиво простила и приняла обратно. И вот теперь олигарх Роман Борисович стоял посреди выставочного зала с бокалом шампанского и не сводил влюбленных глаз со свой бывшей и в то же время будущей жены.