Надежда Михайловна - Сороковые... Роковые [СИ]

С отступавшими ушли последние семнадцатилетние пацаны, пять человек, ездившие в Брянск подавать документы в техникум при заводе, и пешком пришедшие в деревню. Оставаться здесь было для них невмоготу, они рвались «защищать родину, а не отсиживаться за мамкиными спинами» — как выразился их комсорг Ваня Белкин, уходил с ними и участковый.

Фронт приблизился, от близких разрывов в домах дребезжали стекла, и дед Ефим посоветовал бабам проклеить их бумагой, чтоб не выпали. На следующий день к вечеру на окопавшихся на развилке дорог артиллеристов, налетели самолеты, с противным воем, вынимающим душу, они заходили на батарею, взрывы гремели не переставая, раздавались пулеметные очереди — взрывной волной разметало ближние к дороге сараи, у бабки Нюты убило корову, у Крутовых загорелась солома, складированная в небольшой стожок.

Глафира вскочила с ведром воды, выплеснула на загоревшуюся солому и побежала набрать ещё… — Ма-а-а-аммма-а! — Закричал Василь, выглянувший в окно. Глафира, не добежав два шага до крыльца как-то странно переломилась в пояснице и медленно опустилась в пыль…

— Шальная пуля, — сказал Егор Иваныч, пожилой тракторист, прибежавший на дикий крик Василя.

Василь же после увиденного онемел, перестал говорить совсем.

Сбежавшиеся после бомбежки бабы, всхлипывая, решали, что делать с ребятней в одночасье оставшимися совсем без взрослых.

Мальчишки сидели, как два воробья на ветке: заплаканный с грязными разводами на щёках, Василь и насупленный Гриня.

Во двор вошла Марья Ефимовна: — Гриня, у меня полхаты снесло, я теперь к вам переберусь, согласны?

Василь, всхлипнув, кивнул, а Гриня, подумав, сказал: — Согласны, только я ведь непослушный.

— Ох, Гриня, сейчас не то время наступило, боюсь, что школы ещё ой как долго не будет, а вам до батьки надо выживать.

— Когда ещё батька-то вернется, если не погибнеть? — по стариковски вздохнул Гриня.

На следующий день похоронили Глафиру, рядом положили погибших при бомбёжке троих солдат, поплакали над ней и разошлись, а мальчишки ещё долго сидели возле мамки…

Уцелевшие после бомбежки артиллеристы с остервенением закапывались в землю. Перевезли на тележках нехитрый скарб Марьи Ефимовны, Гриня показал где какие припасы лежат, Марь Ефимовна собрала все упавшие с яблонь яблоки, и села резать их на сушку.

Василь пристроился рядом, он после увиденного не отходил от неё ни на шаг. — Василь, ты меня слышишь?

Тот кивнул.

— А попробуй сказать что-нибудь?

Он открыл рот, попытался что-то произнести и замотал головой.

— Давай так, если что-то надо сказать или пиши, или показывай на предмет.

Он опять кивнул.

— Эх, и Самуила нет, всё что присоветовал бы. Ладно, малыш, будем надеяться, что пройдет это у тебя.

А с утра начался бой. Жители в спешке прятались в погрба и ямы. Ухало, громыхало и взрывалось до самого вечера, затем все стихло.

Самые храбрые стали потихоньку выбираться из погребов и осматриваться… На пригорке у артиллеристов земля была перепахана, как кто перепахал гигантским плугом, и из ямы одиноко торчал перекрученный ствол пушки.

— Милаи, погибли все, — запричитала бабка Нюта.

— Цыть, не ори, идитя лучше глядитя, что порушено, — дед Ефим шумнул Егору Иванычу: — Егорша, надо бы глянуть, може кто и живой, а ты Гриня с Ваньшей вон, бягом на тую сторону, глаза вострые, глядитя, ежли немцев увидитя, осторжнея.

Осторожно приблизившись, увидели несколько погибших — один привалился к колесу пушки и казалось, что просто задремал, один лежал в шаге от ящика со снарядами, одного взрывной волной отбросило метров на пять, неподалеку еще три убитых…

— Смотри, снаряды все исстреляли… Эх, робяты, вам бы жить да жить!

С дальнего конца деревни торопливо подошли ещё три мужика, и все вместе осторожно перенесли погибших в глубокую воронку. Похоронив солдатиков, быстро разошлись, и никто кроме деда и Егора Ивановича уже не слышал, как у дальнего куста раздался стон.

— Егорша, живой кто-та.

— Это командир ихний, сильно поранетый!

— Давай-ка его на тележке вот в разбитую хату завезем, я Стешку пришлю, она же чаго-то умееть, Самуил их обучал, а там посмотрим, может к Лешему в лес сможем отвезть. Я документы-то успел у робят взять, так чтоб этот хитрый Еремец не углядел, он такой склизкий. Не ровен час, сболтнеть где, а так похоронили воинов и похоронили, место знаем — кто доживёть до наших, тот и покажет.

— Дед, а когда они вернутся наши-то, вон какая силища прёть?

— Ай не веришь, Егорша?

— Ты дед, не говори чаго не нать, у меня, сам знаешь, трое там, — он махнул рукой в сторону фронта, — сердце изболелося. Старуха кажин день плач заводит!

Прибежавший Гриня сказал, что по темноте уже не видно ничего, дед послал его за Стешкой. Раненый не приходил в сознание и мужчины потихоньку перетащили его в разбитую хату. Стеша промыла все раны, засыпала их растолченным в порошок стрептоцидом, первязала чистыми тряпицами.

— Ну, деды, если выживет наш герой — это будет чудо! Много крови потерял, а рана на груди очень большая.

Договорились, что как только начнет светать, Егор Иваныч со Стешкой поедут за дальним стожком сена — как кстати пришлось, что пару дней назад Стеша и в самом деле просила Егора при свидетелях, съездить за сеном, — и потихоньку отвезут раненого к Лешему.

К обеду в Березовке появились первые немцы: сначала на цетральную улицу, что вела дальше на Казимовку, влетели пять мотоциклов с сидевшими в них фигурами в непривычной, серой форме. Игравшие на улице ребятишки, как вспугнутые воробьи, бросились врассыпную, через минуту на улице не было ни души, деревня замерла и затаилась…

Мотоциклы потрещали, один развернулся в обратную сторону, остальные остановились у колодезного журавля, три немца встали настороже, держа наизготовку автоматы и поглядывая по сторонам, остальные лопоча что-то и громко смеясь, начали черпать воду. Прозвучала короткая автоматная очередь, они встрепенулись, но тот, кто стрелял, что-то пролаял им, и немцы дружно загоготали.

— Неподалеку в пыли лежала убитая курица, не вовремя вздумавшая перебежать улицу. Немец подобрал курицу и, оглядываясь, увидел во дворе у Лисовых ещё двух — опять короткая очередь, и шагнувший прямо через забор немец, довольно скалясь, поднял куриц в воздух.

— Гады, аспиды проклятые, — бессильно сжимая кулаки, шептала Марфа Лисова, — штоб вам подавиться!!

На въезде в деревню нарастал шум, и вскоре по улице непрерывным потоком потянулись машины с весело скалящимися и гогочущими, явно довольными жизнью немцами.

— Да, — смотревший из-за занавески на улицу дед Ефим горестно вздохнул, — нелегко нашим будет такую махину перешибить, но ещё Суворов говаривал, што русские прусских всегда бивали, ох нарвётеся на пердячую косточку, — погрозил он мосластым кулаком.