Марина Буторина - Патефон [СИ]

Оставшись, наконец-то, в полном одиночестве, он уже не ложится спать. Зубодробительный гундеж Хакса возымел эффект. Бен чувствует, как начинает непроизвольно дышать чаще, как его губы приоткрываются, как сжимаются и разжимаются кулаки.

Хорошо. Ему нужно взять себя в руки прежде, чем он пройдет точку невозврата и начнет, например, ломать лощеную обстановку чужой квартиры. Как там мать говорила? Нужно переключить свое внимание.

На этот случай у него все же имеется один способ. Не очень действенный, когда он уже теряет над собой контроль, но вполне пригодный, когда дело касается таких небольших всплесков эмоций.

Бен распаковывает свои вещи, которых у него не так уж и много: всего-то одна сумка и рюкзак. Он не планировал вести здесь насыщенную жизнь, как и часто выходить наружу, ему достаточно той одежды, в которой он приехал, и второго комплекта.

Со дна дорожной сумки он извлекает коробку с набором для каллиграфии и большую тетрадь на кольцах с листами плотной белой бумаги.

Рабочая поверхность у Хакса, благо, имеется — удобный, просторный стол с отличным настольным освещением. Бен располагается за ним, разложив перед собой все необходимые ему принадлежности: баночку с тушью, держатель для пера и несколько перьев.

Он не очень изобретателен в этом, ему просто нравится сам процесс. Это успокаивает, дарит чувство подвластности своих эмоций его твердой руке, выводящей на бумаге ровные изящные линии. Бен даже не задумывается о том, что писать. У него на этот случай есть старенький потрепанный сборник стихов, которые он один за другим переписывает.

Так и сейчас он открывает тот на заложенной странице и начинает свое нехитрое, но кропотливое дело.

Как чаще всего и бывает, средство срабатывает — он приходит в себя.

Так проходит предрассветный час, и в квартиру с улицы проливается прохладный утренний свет, который очень скоро начинает играть яркими солнечными лучами на гладких, ровных поверхностях здешней мебели и отражаться в нескольких зеркалах, расположенных по периметру объединенных гостиной и кухни.

Солнце не приносит Бену радости. Скорее, ему хочется спрятаться от него, остаться в темноте, где он мог бы лелеять свою апатию и тоску, но в гостиной такой возможности не предусмотрено: стеклянное покрытие лоджии, тонированное снаружи, ничем не прикрыто внутри помещения.

Бен хмурится, но продолжает пачкать перья и пальцы.

Желудок, пустующий со вчерашнего вечера, судорожно сжимается, призывая наполнить себя хоть какой-нибудь пищей, но Бен упрямо решает дописать все строчки со страницы. Ему кажется, что если он этого не сделает, то весь произведенный занятием эффект сойдет на нет.

Но вот, помимо чувства голода и яркого солнца, отражающегося в зеркале на задней стене и начинающего бить в глаза, кое-что еще решает отвлечь его. С улицы, несмотря на закрытые окна, начинает слышаться музыка. Не так чтобы очень громко, но это потрескивание, которое звучит громче самой мелодии, — будто царапающий нежную изнанку его вымученного сознания скрежет камня по стеклу.

Бен рычит сквозь плотно сжатые губы, резко поднимается — чернильница чуть не падает, но он успевает вовремя вернуть ей равновесие, — и спешит к окнам лоджии.

По его первоначальному плану, тут же оформившемуся в мозгу, он открывает окно, предупреждает хозяина исторгающей эти умирающие звуки техники о том, что он сделает с ним, если пытка музыкой не прекратится, а потом, возможно, и впрямь наведывается к соседу в гости.

В этот момент он, как обычно, совершенно не думает о последствиях. О том, например, что он как раз и приехал сюда, чтобы сидеть тише воды, пока родители улаживают его проблемы с законом…

Но черт бы побрал этот городишко с его любителями старья и блошиными рынками!

Бен замирает, схватившись за ручку окна, но так и не приводит ту в движение. Потому что он видит источник звука и…

Там девушка.

Он проводит минуту-другую в тупом оцепенении. Первоначальный план припугнуть владельца… — что это у нее там? граммофон? — не срабатывает. Просто потому, что он уже дал заднюю, и весь его пыл куда-то испарился.

Девушка кажется радостной и довольной. Должно быть, у нее сегодня намечается отличный день. Она пьет из кружки перед раскрытым окном, усаженным цветами, и, вроде, даже подпевает песне.

Бен топчется какое-то время перед окнами, испытывая зависть к тем, кто выглядит так беззаботно этим утром, а потом возвращается к своим строчкам.

В квартире пахнет недавним ремонтом и освежителем воздуха — чем-то пряным, древесным.

Бен проводит дневные часы лежа на диване, закинув одну руку за голову, а другую положив на солнечное сплетение, и наблюдая, как граница солнечного света медленно смещается от одной стены к другой.

Он думал подремать, но сон не идет.

Вместо этого на ум приходят безрадостные мысли. Например, о том, придется ли ему обращаться к специалистам.

Еще в отрочестве он слышал все эти встревоженные разговоры родителей за стенкой о том, что ему нужна помощь, что он не сможет нормально социализироваться.

Тогда он с неохотой посещал психолога, с которым отчаянно не хотел делиться своими подростковыми переживаниями.

Потом были колледж, университет, совершеннолетие, и он уж было подумал, что вместе с родительской опекой избавился и от их навязчивой идеи о своей невозможности подавлять гнев, но, как показала ему взрослая жизнь, проблема никуда не исчезла.

Его чуть было не отчислили, но благодаря связям матери инцидент с дракой в кампусе был улажен.

Но все это оказалось цветочками, потому что после началась работа.

Он… он совершенно не понимает, как общаться с людьми.

Бен беспомощно сжимает кулак на груди, а затем расправляет кисть до болезненного напряжения в пальцах, будто старается избавиться от тактильных воспоминаний.

И ведь он не считает себя плохим человеком. Ведь так?

Тогда зачем же он накинулся на своего ни в чем не повинного коллегу? Зачем пустил в ход кулаки там, где нужно было использовать слова?

Бен до сих пор испытывает жгучий стыд, который пытается подавить всеми силами, и в то же время злость, потому что теперь весь мир словно принуждает его прятаться и каяться, а он противится подобному давлению. Он и сам себя достаточно наказывает.

Однако все эти мысли существуют где-то на задворках его сознания. Слишком отстраненно он размышляет о своей непростой ситуации, будто она приключилась не с ним лично, а с кем-то другим. Будто он может вот так подумать обо всем этом час-другой, а потом просто встать и жить как ни в чем не бывало.

Это один большой самообман.

После обеда ему звонит отец. Бен отвечает односложно, кладет трубку не попрощавшись. На звонок матери не отвечает вовсе.