Марина Буторина - Патефон [СИ]

Он просто делает вид, что ему нравится дышать свежим воздухом. И хоть он стал накидывать кофту, открывая окна, он все равно успевает настояться до того, что его нос и уши краснеют от холода.

Утром он считает все это наваждением и обычно бывает доволен, хоть и не вполне искренне, тем, что не наломал дров, начав стучаться в двери дома чужого ему человека, одинокой девушки, наверняка напугав бы ее при этом.

Это — то дерьмо, в которое он пытается не вляпаться: ничего не ломать, не драться, не ломиться в чужое жилище.

А в том, что она одинока, Бен теперь уверен. По утрам и вечерам она всегда дома и всегда одна. Не видно кошки, вскакивающей к ней на колени погреться в еще ярких солнечных лучах, не слышно собаки, что лаяла бы, просясь на прогулку.

К наступлению выходных он полностью излечивается от своей хандры, зато «заболевает» этой их странной игрой. Он даже не уверен, играют ли они вдвоем, или он просто видит то, чего нет. Возможно, там, где ему, изнывающему от скуки и неопределенности, мерещится флирт, она видит лишь ничем не примечательного для нее парня, с которым по привычке дружелюбна.

Бен надеется, что в выходные что-то изменится. Глядя на ее размеренную жизнь, он сомневается, что у нее много планов, а значит, она, скорее всего, проведет дома целый день — хотя он может ошибаться…

И ошибается. После завтрака она исчезает. Но появляется к ужину, еще засветло. Заводит пластинку, выманивая его тем самым наружу. Машет и улыбается так, словно они давным-давно знакомы. Показывает обложку от пластинки, которую с такого расстояния он, конечно же, не может в подробностях рассмотреть. Но, судя по всему, для нее большая удача была заполучить эту редкость, поэтому Бен поздравляет ее искренней улыбкой.

Она не садится есть. Вместо этого ставит новую пластинку — ту самую, которой только что хвасталась, — и показывает на проигрыватель, как бы спрашивая:

«Как тебе?»

На таком расстоянии можно услышать друг друга, только если начать кричать. Но ни он, ни она, по всей видимости, не хотят превращать их общение в неуместные крики.

Бен вслушивается в голос и мелодию. Он не слышал этой песни раньше, но мотив кажется неуловимо знакомым. Или так ему кажется, после всех их музыкальных встреч.

Он не поклонник музыки, любой, но эта ему нравится. Может быть лишь потому, что ее выбирала она.

Он уверенно кивает. Это заставляет ее улыбаться ярче. Она подносит к лицу обратную сторону обложки, что-то ищет на ней, затем поднимает палец вверх: «Внимание!», и включает новую песню.

Та звучит бодро и весело. Даже шутливо. Бен сдержанно смеется в ответ.

Так она перебирает, кажется, все песни на пластинке, пока солнце не садится. И он уже начинает подумывать, не предложить ли ей вместе сходить куда-нибудь, но отвлекается, когда в гостиной звонит его мобильный.

Он жестом показывает: «Минуту», и уходит, чтобы посмотреть на входящий вызов.

Это мать.

С чувством необъяснимой досады он отвечает, чтобы услышать, что его дело затягивается, и хоть Митака и не собирается выдвигать обвинений против него, все равно понадобится время, чтобы все уладить; что юридически к нему, Бену, нет никаких вопросов, но было бы лучше, если бы он не появлялся в стране еще неделю-другую, ведь журналисты до сих пор осаждают их, Леи с Ханом, дом.

Бен отчего-то выдыхает с облегчением. Задержаться на неделю-другую — это он, пожалуй, с радостью.

Он бросает телефон на стол и возвращается на лоджию.

Окна мансарды соседнего дома уже закрыты, но прикрытые ставни светятся изнутри теплым желтым светом, а музыка звучит приглушенно.

Бен улыбается, представляя, что сейчас она танцует наедине с собой, и с этой мыслью закрывает свое окно.

Этот воскресный день — ее единственный выходной, и она точно провела его с пользой!

Рей по-хозяйски, с трепетным вниманием осматривает свою новую находку.

Ваза для печенья — настоящая фарфоровая, хоть и с тонкой паутиной потрескавшейся от времени и небрежного обращения желтой глазури, но все же восхитительная, почти волшебная. Поблекшие голубые, зеленые и красные линии образовывают неровный и оттого еще более милый сердцу рисунок — петух, прогуливающийся по цветочной поляне.

Она осторожно протирает ее влажной тряпкой, вскрывает упаковку свежего печенья, песочного, с апельсиновой цедрой и корицей, и с чувством умиротворенного удовлетворения наполняет сосуд. Отяжелевшую вазу она водружает на полку в кухонном серванте, как раз рядом с деревянным ларцом для хранения чайных пакетиков и маленькой хрустальной сахарницей.

Иногда картина кажется Рей неидеальной. Для полноты счастья ей хотелось бы, чтобы хоть раз все эти чудесные вещи послужили кому-то по-настоящему. Чтобы были выставлены для пускай небольшой, но теплой компании. Чтобы хоть раз были извлечены из ящика в серванте все ее чудесные и такие разные кружки, чтобы чай был заварен в большом заварочном чайнике, чтобы и эта ваза с печеньем порадовала не ее одну.

И чтобы они сидели допоздна у раскрытого окна, в свете подвешенных под потолком разноцветных бумажных фонариков, пили ликер из тонкозвонких рюмок на изящных ножках, кто-то бы обязательно выпускал изо рта клубы дыма — и этот запах ей тоже нравится, — и говорили, говорили, говорили, пока она потихоньку подремывала бы, подперев рукой щеку, просто наслаждаясь этим говором, а на фоне бы крутилась одна из ее пластинок.

А пока она греет ужин на себя одну, заваривает чай с цукатами на себя одну, и ей точно нет нужды в том, чтобы раскладывать большой дубовый стол, служащий ей пока что подставкой для посуды в углу кухни.

Однако Рей не теряет надежды. Однажды все изменится.

А кое-что уже изменилось. Что заставляет ее все чаще отрывать взгляд от того, что творится в ее маленьком царстве, и с трепетом выглядывать наружу.

Так и сейчас, закончив все свои нехитрые воскресные дела, Рей с нетерпением выставляет патефон на подоконник.

Еще только ранний вечер, и она не до конца уверена, правильно ли разгадала тайный алгоритм их встреч.

Но вот пластинка начинает крутиться, и ее сердце бьется часто и сладко. Наверное, если когда-нибудь, где-нибудь он все же заговорит с ней, она ничего не услышит из-за стука своего сердца.

Несколько мгновений проходят в волнении.

Вдруг он не дома и вовсе не ждет от нее знака? Вдруг для него это вовсе никакой и не знак, просто их утренние и вечерние привычки совпали?

Но вот створка окна отходит в сторону и внутрь. Ее таинственный друг, которого она никогда не видела среди местных, имени которого она так и не знает, появляется в своей, ставшей для нее уже привычной, черной толстовке с капюшоном.

Рей радуется ему, как птицы, чирикающие сегодня под ее окном, радуются последним солнечным осенним дням.