Арина Бурыгина - Пробуждение: Приснись мне снова

— Майя, прости… Но я не могу так. Я чувствую себя сейчас настоящим подлецом по отношению к тебе, но… Я чувствую себя подлецом и по отношению… к Наташе и к твоему Ивану…

Я вздрогнула, хотела что-то сказать, ляпнуть откровенную глупость, потому что мыслей как таковых в моей голове попросту не было, но Матвей поднял ладонь, словно заслоняясь от удара:

— Подожди! Пожалуйста, не перебивай! Иначе я никогда не скажу того, что давно должен был сказать!.. Понимаешь, мне кажется, мы делаем… собираемся сделать что-то неправильное. Недопустимое. Недостойное нашей любви… Да что там!.. Ведь даже о любви мы с тобой ни разу не говорили. Сны не в счет. Какими бы реальными они ни были. Живем-то мы все-таки наяву. И живем не вдвоем в целом мире, как в наших снах. В жизни все сложнее, ты сама понимаешь. Глупо и банально говорить, но… реальность не такая цветная и яркая, как сны, зато она более глубокая и объемная. И многозначная. В снах все понятно, там только ты, я и наше чувство, наша любовь… Там нет недозволенного, запретного, невозможного. Там нет самого слова «нет»! А здесь… Здесь есть все, весь мир — во всем его многообразии. Он кажется нам более серым, нежели сны, потому что в нем есть черный цвет, который отсутствует в грезах. И еще… здесь живут другие люди. И не просто живут — они связаны с нами. Кто больше, кто меньше. И мы… я опять выдам банальность, но мы несем ответственность за некоторых из них…

Тут Матвей неожиданно приподнялся, рывком придвинулся ко мне, схватил меня за плечи и привлек к себе близко-близко.

— Скажи мне, — горячо прошептал он, — ты любишь меня?..

— Да, — прошептала я в ответ сразу, ничуть не задумываясь.

— Спасибо, — облегченно выдохнул Матвей, и руки его немного расслабились. — Я тоже люблю тебя. Люблю, как никого никогда не любил. Наверное, именно поэтому я не могу поступить с тобой так… Я не хочу тебя обманывать ни в чем! Даже невольно — не хочу… Погоди, еще один вопрос. Ты хочешь быть со мной? Навсегда?

— Да! — шепнула я и прижалась к любимому. — Да, да, да!..

— Так давай сделаем все так, чтобы нам никогда-никогда не было стыдно ни перед кем за наше счастье!..

— Давай, — кивнула я. — А как?.. — Я почувствовала, как по щекам побежали слезы.

— Выход только один, Солнышко, — провел Матвей ладонью по моим волосам. — Мы все должны рассказать… Я — Наташе, ты — Ивану.

Я оттолкнула Матвея, резко села, натянув одеяло до самой шеи.

— Ты что?! Зачем?!

— Но… как же?.. — опешил мой несостоявшийся любовник. — Как же мы можем быть вместе иначе? Я не хочу постоянно воровать тебя… Краденое счастье — оно… ненастоящее. Тусклое и горькое. А мне хочется иного — яркого и горячего, как солнце. Я хочу, чтобы ты была моей. Только моей!

Я чувствовала себя полной дурой. Мысли наконец-то стали приобретать более или менее законченные формы. Слезы текли безостановочно.

— Прости, прости, — заговорила я, безуспешно пытаясь проглотить горячий и горький комок, застрявший в горле. — Я дура, я полная дура… Ведь я думала… я думала так же, как ты говоришь… Но и боялась так думать… Мне страшно, Матвей!.. Вот так… все ломать…

— Но ты же хочешь быть со мной?.. — отпрянул любимый.

— Конечно, хочу… конечно, хочу… конечно, хочу!.. — залепетала я, протянув к нему руки. Он взял мои ладони, поднес к губам, поцеловал, едва касаясь, каждую.

— Тогда нам все равно придется это сделать.

— Да… придется… — склонила я голову, уже отчетливо понимая, что Матвей абсолютно прав.

— И мы… сделаем это?..

— Да.

— Но тянуть нельзя. Мы должны все решить до моего отъезда. Ты ведь… поедешь со мной?

Я снова вздрогнула.

— С тобой?! Но… меня ведь никто туда не звал…

— Я тебя зову.

— А как же…

— Ни о чем больше не думай!.. Все потом. Мелочи. Трудностей нам хватит, и бытовых, и прочих. Самое главное — чтобы ты хотела быть со мной.

— Я хочу.

— Тогда все в порядке! Не бойся больше ничего. — Любимый привлек меня к себе, обнял, стал осторожно снимать губами слезинки с моих щек. Внутри меня словно что-то лопнуло, отпустило, и я почувствовала, что до безумия хочу этого мужчину, хочу отдаться ему немедленно, вся, без остатка.

Но он вновь отстранился и поднялся с постели. До того, как Матвей отвернулся и начал одеваться, я успела заметить, что он тоже хочет меня и вполне готов для этого.

Мы с Майей не проронили ни слова до того момента, когда я остановил машину невдалеке от ее дома. К подъезду я по привычке не стал ее подвозить, хотя теперь это вроде бы не должно было иметь значения… Если, конечно, Майя не передумает и скажет все Ивану сегодня же, как мы и договорились.

Она приоткрыла дверцу и лишь тогда повернулась ко мне и взглянула прямо в глаза:

— Я люблю тебя. Я все сделаю. Не бойся.

— Я верю. Теперь я ничего не боюсь. Я люблю тебя. И… приснись мне снова!..

Майя тряхнула волосами, лучезарно улыбнулась и выпорхнула из машины, оставив в салоне запах свежего хлеба и солнца.

Чем ближе я подходил к двери своей квартиры, тем сильнее сжималось сердце и труднее становилось дышать. Как все-таки невыносимо трудно сказать близкому человеку то, что принесет ему незаслуженную боль, что ударит его хлестко, наотмашь, когда он этого не ждет. Но как, каким образом смягчить удар? Разве есть какие-то средства? Разве можно к такому подготовить?

Оказалось, что можно. Только сделал это не я.

Еще лишь зайдя в прихожую, я почувствовал запах акаций и жимолости. Не сразу сообразив, что это значит, я уже понял, что случилось нечто непредвиденное и очень нехорошее. И лишь потом вспомнил, кому принадлежит этот запах. Конечно же, Маше Зориной!

Она сидела с Наташей на кухне и пила чай. Впрочем, не только. На столике, помимо чашек и конфетницы, возвышалась бутылка красного вина с узким горлышком, которая была уже наполовину пуста. Эта бутылка поразила меня даже больше, чем присутствие Зориной у нас на кухне. Чтобы Наташа пила с незнакомыми? Да она и со знакомыми-то делает это раза два-три в год, и то буквально по капле! А сейчас в руке жены был хрустальный бокал, из которого она потягивала зловещекровавую жидкость. Меня даже передернуло от этой невероятной картины.

— Что кривишься? — осклабилась Наташа, и глаза ее совсем недобро блеснули. — Думал, я тут скучаю, пока ты развлекаешься?

В тоне жены не слышалось неприязни. Скорее, какой-то непонятный азарт, порочный интерес, отчаянный вызов…

Я бросил взгляд на Зорину. Та сидела, словно примерная школьница, и неторопливо разворачивала конфету. На меня она подняла такие невинные глазки, что мне захотелось без промедления вышвырнуть их обладательницу в форточку.

С огромным трудом я взял себя в руки, и сказал, обращаясь только к супруге: