Барбара Картленд - Райский остров

Он почти дошел до дома Айда Анак Тему, но, услышав звонкие голоса детей, решил направиться в ту сторону и, как он понял позже, свернул не на ту тропинку.

Если бы он увидел старого мастера, то направился бы прямо к нему, но вместо этого, выйдя на звонкие голоса, граф обнаружил детей, весело играющих в тени деревьев.

Они смеялись и возились друг с другом среди травы и цветов, и, как прежде Роксана, граф невольно сравнил их с маленькими купидонами.

Здесь же были и дети постарше, одетые, в отличие от нагих малышей, в саронги, но никто из них не обращал на графа никакого внимания, и он прошел по тропе чуть дальше, в поисках бали Айда Анак Тему.

Вот тут-то он и увидел Роксану. Девушка сидела, прислонившись к стволу дерева, и спала, а на ее руках — граф не мог поверить своим глазам — лежал маленький ребенок, светловолосый, со светлой кожей европейца.

И тут все, что ему говорил о Роксане губернатор, мгновенно всплыло в его памяти. Граф стоял как громом пораженный, глядя на девушку и испытывая при этом все муки ада.

Итак, это все же была правда. У прелестной Роксаны был ребенок. Она не была столь чиста и невинна, как он вообразил себе, заключая ее в свои жаркие объятия и веря при этом — вопреки здравому смыслу, — что он первый мужчина в ее жизни, касающийся ее губ.

В ее несмелом поцелуе было столько неопытности и столь восхитительной робости, что он никогда бы не смог предположить — до настоящего момента, когда поразительная правда так неожиданно открылась ему, — что в ее жизни мог быть какой-то другой мужчина.

Боже, как он заблуждался! Вот она держит на руках спящего ребенка, счастливая мать, прижимающая к груди свое дитя, плод своей любви. И то, с какой нежностью малыш уткнулся ей в грудь, сказало графу без лишних слов, что они связаны одной кровью.

Он так и стоял, глядя на нее в упор, на темные тени от ресниц на ее щеках, на отблеск солнца в густых каштановых волосах, на ее изящные тонкие руки, сжимающие спящего ребенка.

А затем она открыла глаза…

На обратной дороге граф клял себя на чем свет стоит за то, что оказался таким легковерным дураком и позволил так обмануть себя.

В его ушах все еще звучали слова Роксаны о том, что это ее ребенок, но что самое отвратительное и унизительное для него, графа, это то, что она даже не знала, кто его отец.

Губернатор говорил о ее многочисленных любовниках. Один из них, вероятно, обладал светлыми золотистыми волосами и скорее всего был голландцем.

Граф без конца повторял себе, что он ее ненавидит.

Из-за ее вероломства он чувствовал, как что-то разрушилось у него внутри, что-то необыкновенно прекрасное и восхитительное, и теперь он с болью думал, что потерял это — и, по всей видимости, потерял навсегда.

«Я ненавижу ее!» — повторял он снова и снова, возвращаясь назад по тропинке через лес, пока не выехал к широкой дороге, ведущей к дому губернатора.

Однако стоило ему подумать о том одухотворенном выражении, которое было на ее лице, когда она смотрела на свои статуи, о тех важных и интересных вещах, которые они обсуждали в ее студии и потом по дороге на кетьяк, ощутить снова тот огонь, который охватывал их обоих от одного только прикосновения их рук, как к нему пришло понимание того, что это не ненависть сейчас сжигает дотла его сердце, а нечто совсем иное.

Добравшись до дома губернатора, он отправил своего камердинера за вином и выпил залпом несколько бокалов. Любой из друзей графа, стань он свидетелем этой сцены, был бы несказанно удивлен увиденным. Да и камердинер смотрел на него с изумлением.

Он никогда не видел своего хозяина невоздержанным как в еде, так и питье. Вернее, он не мог припомнить ни одного случая, когда бы граф пил так рано и в одиночестве, без хорошей компании за обильным столом.

Так или иначе, но сам граф так никогда и не мог потом точно вспомнить, что же с ним происходило после этого.

Он заставил себя разговаривать с людьми, которые были приглашены на встречу. Он выдержал нескончаемый обед с большим количеством гостей, многих из которых он не раз встречал и раньше, и все это время он вел себя так, будто прекрасно себя чувствовал, был всем доволен, и даже смеялся шуткам губернатора.

Когда же наконец он смог добраться до своей комнаты и остался один, у него появилось почти непреодолимое желание помчаться сквозь ночь к дому Роксаны и вопреки всему убедиться, что он ошибся.

Затем благодаря усилию воли он заставил себя думать, что ей больше не удастся обмануть его и все, что было между ними, прошло безвозвратно.

Он спал совсем немного и наутро, выпив немного бренди, злой, встревоженный и не выспавшийся, чувствовал себя совсем разбитым.

— Начинай укладывать вещи, — велел он своему камердинеру, пока одевался. — Чем скорее мы оставим это злосчастное место, тем будет лучше!

— Куда же мы отправимся, ваша милость? — спросил его слуга.

— В Сингапур… в Индию… Какое это имеет сейчас значение? Главное, подальше отсюда, — раздраженно ответил граф. — Делай, что тебе говорят, и не задавай лишних вопросов!

Он вышел из комнаты в крайне скверном состоянии духа, и камердинер покачал головой. Его хозяин еще никогда не вел себя так странно, и верный слуга понимал, что произошло что-то ужасное.

Граф между тем спустился вниз к завтраку.

Обычно он завтракал один, в своей комнате, но в это утро он не мог вынести своей собственной компании. Кроме того, он собирался известить губернатора, что собирается при первой возможности покинуть остров.

Завтрак был сервирован не в самой гостиной, а на воздухе, на широкой открытой веранде.

В этот ранний час воздух был еще приятно прохладным, свежий ветерок обдувал разгоряченное лицо графа, неся с собой волшебные ароматы цветущих деревьев и кустарников.

Подойдя к двери, ведущей на веранду, граф увидел, что губернатор сидит за накрытым столом спиной к нему, а прямо перед ним застыл навытяжку один из офицеров охраны дворца в полной военной форме.

— Возьмите экипаж, нет, два экипажа. Один — для багажа мисс Бакли и ее служанки, второй — для самой мисс Бакли, — говорил губернатор офицеру.

Инстинктивно граф застыл на месте, прислушиваясь к голосу губернатора.

— Да не вздумайте терпеть с ее стороны никаких глупостей, — продолжал губернатор. — Если она не пойдет по доброй воле, используйте силу, разумеется, очень осмотрительно, но ни в коем случае не обращайте внимания на протесты с ее стороны. Вы все поняли?

— Да, ваше превосходительство, я все понял, — отвечал офицер.

Он говорил с явным сомнением в голосе, словно находил порученное ему дело слишком затруднительным.

— Позже, возможно, после полудня, — продолжал губернатор, — вы можете съездить еще раз за ее остальным имуществом, например, за ее деревянными скульптурами и кое-какой мебелью, которую она, может быть, пожелает взять с собой в новый дом.