Триш Мори - Свидание в Венеции

Он притворил тяжелую дверь, и у них за спиной раздался громкий щелчок, от которого она вздрогнула.

— Нервничаешь, принцесса? — спросил он, подходя к ней совсем близко.

Она избавилась от фаты еще перед началом приема, поэтому сейчас между ним и ее шеей не было ничего. Он был так близко, что она чувствовала его дыхание.

— Это был длинный день, — ответила она.

Она бы сделала шаг в сторону, но его рука уже лежала на ее плече, а его губы были там, где она только что чувствовала его дыхание. Тепло разлилось по всему ее телу, угрожая превратить ее кости в желе.

— А я говорил тебе, — прошептал он, лаская ее, — как прекрасно ты сегодня выглядишь?

Она кивнула. Он говорил, правда, тогда он произнес меньше слов. И он говорил это так, что она ему верила.

Она ожидала, что он развернет ее к себе лицом и поцелует, но его пальцы провели линию в \/-об разном вырезе платья, наэлектризовав ее всю.

— И мне нравится это платье, — сказал он, притрагиваясь к тому месту, откуда начинался ряд крошечных пуговиц. — Но сейчас пора приступить к тому, о чем я думал весь вечер.

Она поняла, что его пальцы начали расстегивать верхнюю пуговку. Длинные пальцы его больших рук. Она хотела запротестовать — ему никогда не расстегнуть эти крошечные пуговицы, ей нужно позвать горничную и попросить помочь.

Но она почувствовала, что первая пуговица уже расстегнута. Его губы целовали ее шею, она ощутила, как его волосы касались ее кожи, вдыхала его аромат. Она бы повернулась к нему, чтобы поцеловать его, повторить тот чудесный глубокий поцелуй, который он подарил ей после свадьбы, но он не позволил ей, а его удивительно проворные пальцы продолжали расстегивать пуговицы.

Но, как и в случае с его размеренными шагами, он снова не спешил. Он наслаждался этим моментом, прижимаясь губами к коже ее обнаженной спины, а его пальцы двигались все ниже, пока не достигли ее поясницы, где он как будто прикоснулся к секретной точке, от прикосновения к которой все ее мышцы сжались. Его руки были далеко от ее груди, но она чувствовала, как они напряглась и как соски превратились в пули.

Платье уже свободно болталось на ней.

— Тебе не обязательно расстегивать все, — проговорила она и сама удивилась, как хрипло прозвучал ее голос.

Он тихонько рассмеялся.

— В твоем голосе слышится нетерпение, моя принцесса.

И он не ошибся. Его голос звучал на октаву ниже, чем обычно.

— Ведь ты же не хочешь, чтобы я торопился в эту особенную ночь твоей жизни.

Она хотела, но никогда бы в этом не призналась.

Она была на грани обморока, когда он расстегнул последнюю пуговичку. Она почувствовала, как его руки скользнули по ее ягодицам, затем поднялись к груди. У нее перехватило дыхание. Наконец-то!

И тогда, только тогда он повернул ее к себе и приподнял ее подбородок. Губы их встретились. Дыхание смешалось. И это было похоже на возвращение в сказку, в которой сбывались все ее мечты.

Она застонала, протестуя против того, что он отстранился. Но он сделал это только лишь для того, чтобы высвободить ее руки из рукавов и позволить платью свалиться на пол вокруг ее ног.

— Господи, — сказал он, глядя на крошечный кружевной бюстгальтер, едва прикрывавший ее грудь, и маленький треугольник трусиков. Довершали картину чулки с кружевной отделкой. — Ничего себе! Весь день напролет под этим платьем ты была почти голая!

Роза почувствовала свою власть над ним.

— Тебе нравится? Я сшила все это сама.

По огню, загоревшемуся в его глазах, она поняла, каким будет его ответ.

— Нравится, — проговорил он, проводя пальцами по золотому узору кружев.

— Это кружево изготовлено гильдией кружевниц Андахштайна. Я специально его заказала.

Он посмотрел на нее.

— А они представляли, что ты хочешь с ним сделать?

Он говорил так, словно у него в горле стоял ком, мешавший ему говорить. Она снова улыбнулась.

— Как ты думаешь, они не будут возражать?

— Не уверен, но у меня есть подозрение, что вы только что совершили преступление против моральных устоев андахштайнского общества.

— И ты предъявишь мне обвинение?

— Нет, но только при одном условии.

— Каком же?

— Ты позволишь мне все это с тебя снять.

Она улыбнулась, и в ее сердце закралась надежда.

— Я боялась, ты никогда об этом не попросишь.

Он издал торжествующий рев, подхватил ее на руки и прежде, чем сбросить с себя парадную форму, отнес ее на кровать. Туфли и другие предметы его одежды полетели в разные стороны, и вот он предстал перед ней обнаженным. Она ахнула. Воспоминания подвели ее. В ее снах ему не было отдано должное. Он был просто великолепен.

Теперь он склонился над ней, целуя губы, запуская руки в ее волосы, гладя по щеке, плечу, ища и находя застежку бюстгальтера.

Он его снял и слегка отклонился назад. Шумно выдохнул воздух, прежде чем накрыть ее сосок своим горячим ртом. Это было так возбуждающе. От этого ее спина выгнулась дугой, ее накрыла волна наслаждения. А затем, когда он обратил свое внимание на другую грудь, это случилось с ней снова.

— Как красиво, — сказал он, опуская руки ниже, на изгиб ее живота и на бедра.

Она тяжело дышала, когда он опустил голову и поцеловал то место, где был их нерожденный ребенок. Так нежно. Так бережно. Но она хотела большего. Ей нужно было больше.

Но он пропустил все уголочки ее тела, зовущие обратить на них внимание. И вместо этого занялся ее туфлями на высоком каблуке. Освободив ее от них, он начал медленно целовать ее ноги, внутреннюю строну бедер до тех пор, пока она не почувствовала всепоглощающее желание.

— Витторио! — вскрикнула она.

— Я знаю, — сказал он, берясь за тонкие кружевные трусики, последнее, что их разделяло. — Я чувствую то же самое, — проговорил он, медленно снимая их с нее.

Она вся горела еще до того, как он просунул руку между ее бедер и раздвинул их. Она сгорала от нетерпения еще до того, как он просунул один палец между ее половых губ и провел им по месту, где сосредоточены нервные окончания, доводя ее до лихорадочного состояния.

— Ты такая горячая, — простонал он.

— Витторио!

— Знаю, знаю, — снова сказал он, успокаивая ее. Затем он опустился на колени между ее ног, его большие руки ласкали ее тело, грудь, руки, живот, ноги, как будто он не мог насытиться этими ощущениями. Он склонился над ней, поцеловал глубоко и крепко, как изголодавшийся человек.

Она хотела, чтобы он ее взял. Вскрикнула от его прикосновения, от агонии и экстаза, от разочарования и обещания. Снова вскрикнула, когда он вошел в нее, наполняя ее, остановился, прежде чем выйти и снова войти. Это было прикосновение кожи к коже в самом интимном из всех соприкосновений, и в этом была настоящая магия.