Мейси Ейтс - Просто поверь в любовь

– Деньги – это всего лишь деньги. Я заработаю еще столько, сколько мне понадобится. Я ни к чему так не привязан, как ты привязана к своей винодельне.

– Так почему бы нам не отложить наш разговор о детях до тех пор, пока я не решу, как сильно я тебя ненавижу?

– Ты так сильно ненавидишь меня, что прошлой ночью взбиралась на меня по меньшей мере пять раз.

– Да, и при свете дня это кажется не таким привлекательным, как казалось прошлой ночью. Химия между нами не имеет никакого отношения к нашему браку.

– Она имеет к нему самое прямое отношение, – мрачно сказал Холден.

– Что? Ты все это подстроил, что мы могли…

– Нет. Наш брак стал возможным из‑за этой химии. Я не мог позволить тебе уйти от меня и выйти замуж за другого мужчину. Позволить ему прикасаться к тебе, когда у него было в распоряжении столько времени? У него было целых два года, и он ничего не предпринял? Он не стоит тебя. И твой отец не имел права использовать тебя, как пешку в своей игре.

– Мой отец…

– Он не очень хороший человек. Веришь ты этому или нет, но это правда. Но полагаю, что, когда мы сообщим ему счастливые новости сегодня… ты сама сможешь принять решение.

– Спасибо. Но мне не нужно твое позволение, чтобы принять решение относительно моего отца или чего‑нибудь другого.

Но у нее было почти затравленное выражение лица, и, если бы он был способен испытывать чувство вины, он испытал бы его сейчас.

Они приземлились вскоре после этого, и его грузовичок был там же, на том месте, где он его оставил.

Когда они остановились возле него, Эмерсон окинула его презрительным взглядом.

– Это просто нечто.

Грузовичок был здорово потрепанным.

– Он мой, – сказал Холден.

– И как долго?

– Ну, я приобрел его, когда мне было около… восемнадцати. Так что уже лет пятнадцать.

– Я даже не знаю, сколько тебе лет. То есть теперь знаю, потому что умею считать. Но, правда, я ничего не знаю о тебе, Холден.

– Ну, я буду счастлив рассказать тебе о себе после встречи с твоим отцом.

– Буду ждать с нетерпением.

Она все еще была в вечернем платье. А он купил себе в магазинчике в отеле рубашку взамен порванной, которая оказалась узкой в плечах и слишком свободной в талии. И когда они подъехали к ее дому, он мог лишь усмехнуться при мысли о том, какую нелепую картину они представляют собой.

Он в смокинге, а она в вечернем платье.

– Мой отец уже в кабинете? – спросила она у секретарши.

– Да, – ответила та, окинув взглядом сначала Эмерсон, а потом Холдена. – Мне спросить, может ли он принять вас?

– У него нет выбора, – сказал Холден. – Ему придется увидеться с нами.

Он взял Эмерсон за руку и повел ее к двери кабинета, попутно оценивая обстановку и находя ее слишком претенциозной.

Джеймс Максфилд имел много общего с Холденом. Родившийся в нищете, он был твердо намерен добиться успеха в жизни. Но разница между ними состояла в том, что Холден не забыл, с чего он начинал. Он не забыл, каково это – быть бессильным и униженным, и он никогда не заставил бы кого‑либо испытывать эти чувства.

А Джеймс явно наслаждался своим положением и властью, которое она ему давала.

«Тебе это все не нравится? – спросил себя Холден. – Именно поэтому ты стоишь сейчас у его двери с его дочерью, готовясь заставить его корчиться от стыда? Именно поэтому ты заставил Эмерсон выйти за тебя замуж?»

Он отбросил эти мысли и без стука вошел в кабинет, все еще держа Эмерсон за руку.

Ее отец поднял голову и посмотрел на них.

– В чем дело, черт возьми? – спросил он.

– Просто я ваш враг, – сказал Холден. – Вы разрушили жизнь моей сестры. И я теперь здесь, чтобы сделать вашу жизнь очень, очень непростой. И только благодаря вашей дочери я не превращаю вашу винодельню в пепелище. Поверьте мне, когда я говорю, что делаю это не ради вас, а ради невинных членов вашей семьи, которые не заслуживают того, чтобы лишиться всего из‑за ваших грехов.

– Каких еще грехов?

– Моя сестра. Сорайя Джейн.

В кабинете повисла гнетущая тишина. Наконец Джеймс заговорил:

– Что вы намерены предпринять?

– Вам следовало бы лучше охранять свой кабинет. Но вы так чертовски самоуверенны, что даже не догадались, что наняли кого‑то, кто охотится за секретами, которые вы храните в своем доме. И теперь они все у меня. И благодаря Эмерсон я теперь еще имею и часть акций этой винодельни. Вы можете опротестовать наш брак и мое владение акциями, но это кончится для вас не слишком хорошо. Я все еще горю желанием разрушить все, если меня это устроит.

Выражение лица Джеймса Максфилда оставалось невозмутимым, и он перевел свой взгляд на дочь.

– Эмерсон, – сказал он. – Ты согласилась на это? Ты позволяешь ему шантажировать нас?

– А какой у меня был выбор? – с отчаянием в голосе спросила Эмерсон. – Я доверяю тебе, папа. Правда. Но он планировал уничтожить нас. И есть ли правда в его обвинениях, или нет, таково было его намерение. Он не дал мне времени на размышления, и он не предоставил мне выбора. Этот брак был единственным способом спасти то, что мы построили, потому что он был готов начать кампанию против тебя и всей нашей семьи. Я не могла рисковать. Не могла. Я сделала то, что должна была сделать. И я уверена, что на моем месте ты поступил бы так же.

– Ты должна была выйти замуж за Донована, – ледяным тоном сказал Джеймс.

– Я знаю, – пробормотала Эмерсон. – Но что я могла поделать, когда ситуация изменилась? Этот человек…

– Ты спала с ним?

Эмерсон вздернула голову, явно шокированная тем, что ее отец задал этот вопрос.

– Не понимаю, какое это имеет отношение к чему‑либо.

– Это противоречит твоим заявлениям о том, что у тебя были самые чистые намерения. Ты говоришь, что тебя шантажом заставили пойти на это, но если ты состоишь с ним в близких отношениях…

– Ты спал с его сестрой? – спросила Эмерсон. – И со всеми этими другими женщинами? Ты… ты изменял маме?

– Эмерсон, есть вещи, которые тебе лучше не знать. Те вещи, которых ты не понимаешь. У меня и твоей матери прекрасные отношения, хотя не слишком традиционные.

– Значит, это правда, – почти шепотом проговорила Эмерсон. – Его сестра. Она моложе меня.

– Эмерсон…

Холден шагнул вперед.

– Люди вроде вас всегда думают, что выйдут сухими из воды. Вы думаете, что можете злоупотребить своим положением, чтобы заморочить голову молодым невинным девушкам, за которых некому заступиться. Но я здесь. И ваша империя? Она теперь работает на меня. Ваша дочь? Она тоже принадлежит мне. И если вы спровоцируете меня, клянусь, я разрушу вашу империю, и все узнают, кто вы на самом деле. И тогда кто, по‑вашему, захочет отмечать у вас свадьбы или устраивать приемы? Что будет с вашим брендом? Кто, делая глоток вашего мерло, захочет думать о сексуальных домогательствах, о том, как вы разрушили жизнь девушки, которая моложе вашей дочери?