Лёля Фольшина - Я к Вам пишу…

Как снег сошел, тронулись мыв путь. Хорошо было. Раздолье. Тетушка все больше спала, а я в оконце любовалась.

Лошадей быстро меняли, ночевали в основном по знакомым, маменька на постоялых дворах останавливаться не велела. Но однажды пришлось – непогода застала – до имения знакомцев наших пару верст всего и не доехали. Но куда там – такой дождь, чисто Вселенский Потоп. Гостиница чистая, даже без клопов, и хозяйка опрятная, понравилась мне. Остановились, отужинали. Тетушка спать пошла, а мне не спалось что-то. Накинула капот и вышла вниз, чаю спросить. Да в зале и осталась, так тоскливо показалось в темную комнату возвращаться. А там тепло, печка, свет какой-никакой. И люди. Немного, правда. Пара семейная ужинала и барин молодой. Странный. В шинели солдатской, а как распахнул – там мундир внизу, как у Ванечки нашего, офицерский мундир-то. И барин, как я уже писала – по виду барин. Чай тоже пил. Офицер с ним был, но он сказал что-то барину и вышел, а тот остался. И все в окно смотрел, а потом случайно голову повернул в мою сторону – и такая тоска в глазах, вселенская. Мне аж страшно стало. А он вдруг встал и подошел ко мне. Поздоровался, представился и попросил присесть рядом. Я и разрешила. Не знаю, почему, это против всех правил, но не ругай меня, пожалуйста.

Крикнула полового, чтобы еще чаю принесли и бубликов. Предложила Роману Сергеевичу, так мой визави отрекомендовался. Он чаю взял, а есть не стал, думаю, постеснялся брать от девушки.

Говорили мы странно – о погоде, о балах, какие в Москве были, об общих знакомых, коих у нас множество нашлось. О Смоленске – у его папеньки тоже там имение от нашего недалеко, верстах в пятнадцати.

Я почему-то рассказала Роману Сергеевичу – куда еду и зачем, а он все больше молчал и только смотрел на меня грустно так. Долго мы сидели, наверное, заполночь, во всяком случае, стемнело порядком. Мне уже и спать захотелось, а все никак не могла встать и уйти. Словно держал он меня чем. Странно так, вот теперь думаю, что это было. Наваждение какое, или сразу я поняла, что по сердцу он мне. Не знаю, веришь ли, а только уйти просто так никакой мочи не было.

Потом офицер вернулся, подошел к нам, кивнул. Встал мой барин и пошел. Даже не попрощался. До двери было дошел, остановился и что-то сказал офицеру. Тихо они говорили, не слышала я, хотя, по всему выходило, ссорились. Но потом, видимо, тот уступил. Вдвоем они вернулись. Офицер у полового бумагу спросил, перо и чернильницу.

Принесли. Тут мой барин и говорит:

– Варвара Павловна, позвольте адрес ваш записать, я вам письмо отпишу, если разрешите.

А я ни жива, ни мертва сижу, и понять ничего не могу. Какое письмо, зачем, что маменька скажет? Странно мне все это показалось. Молчу. Ну тут офицер не выдержал.

– Барышня, – говорит, – пожалейте барина, ссыльный он, по делу 14-го декабря. Слыхали?

«Да как не слыхать-то», – у меня аж внутри все обмерло. И до того жалко его стало, мочи нет. Пусть, думаю, пишет, я отвечать буду. Что-то мне вот так ясно сказало, что не виноват он, в чужом пиру похмелье. Да и встреча эта странная. Словно нарочно мне так далеко ехать приспичило, чтоб с Романом этим повидаться.

Назвала я адрес. Московский и имения. Спросила, куда ему писать. Тут снова офицер вмешался, сказал – как можно будет, барин мне отпишет, а пока неизвестно ничего. Что да как, да куда. Ссылки ему год, потом поселение. Там, может, проще будет. А пока ехать пора.

Вышли они, и знаешь, Оленька, словно сила какая меня подняла, за ними выскочила, проводила, перекрестила на прощание. Роман уже от кареты обернулся, увидел, подбежал обратно, руки мне целовал, а я его по волосам погладила. Никогда себе такой вольности с мужчиной не позволяла, а тут, даже не знаю, что на меня нашло…

Тронулись они, а я так на крыльце и стояла, перекрестила вслед большим крестом и смотрела, пока за поворотом не скрылись. Ночь лунная была, и вызвездило, словно и природа нам помочь решила.

С тех пор и пишем друг другу. Не часто, долго больно письма идут. И не знаю я, что делать. Маменька его тут на Москве сейчас гостит, все хочу с ней познакомиться, да только как. Неловко вроде. Странно так получилось, что общих знакомых у нас много, а вот так, чтобы познакомил кто, ни о чем не спрашивая, – нет никого. И в одних домах бываем, вот у кузины Элен, к примеру, но ее просить все равно, что на всю Москву раззвонить.

Может быть, ты что придумаешь? Приезжай, Оленька, очень я тебя жду.

Твоя Варя.

Июль 1828 года, Березов

Милая, милая Варвара Павловна! Вот и дождался я письма заветного, как чувствовал, весь вечер приставал вчера к батюшке, чтобы он сегодня на почту съездил. И прав оказался, привез мне отец Петр радость. Сижу, читаю, и словно вижу, как Вы там на балах танцуете. И завидую тем, кто рядом с Вами. Как бы мне хотелось быть на их месте – слышать Ваш голос, видеть улыбку. Хотя я и так ее вижу, как глаза закрою.

Странная штука – Провидение. Почему ему было угодно свести нас на том постоялом дворе, и почему меня не покидает чувство, что мы с Вами давно-давно знакомы, встречались когда-то? Странно.

Жаль, что не решились Вы подойти к маменьке. Она хорошая, добрая, и мне бы хотелось, чтобы Вы общались. Я попробую придумать, как ненавязчиво устроить ваше знакомство. Может, что и получится.

У нас тут наступило почти настоящее лето. Тепло, солнышко, трава зеленая. В лесу хорошо, вольготно дышится. Уйду иногда с книгой, упаду в траву и лежу. Смотрю на небо, думаю. Вас вспоминаю… Человек – песчинка в руце Божией, и Бог волен что угодно с ним сделать, только вот не делает, дает нам, дуракам, свободу, волю свою свободную. А мы этой свободой во вред себе пользуемся. Вспоминаю сейчас мысли свои юношеские и понять не могу – зачем все это, кто потянул меня на вольнодумство, для чего? Вот уж истинно бес попутал. Свободы захотелось, а получил тюрьму и ссылку. Зачем она мне нужна была, та свобода? Сам не знаю. Насмотрелся на французов, на Европу, казалось, лучше так будет, а получилось – никому лучше не сделал, а себе, маменьке, Вам – только хуже.

Я боевой офицер, и не у дел быть просто тяжко. Война на Кавказе, товарищи мои гибнут, а я тут прохлаждаюсь. Книжицы почитываю. Ванечка вернется, Варвара Павловна, помяните мое слово, вернется живой и здоровый. И весточку пришлет, просто война такое дело, что письма иногда писать совсем нет времени. Не волнуйтесь, милая, все хорошо будет. Не должно иначе.

Правы Вы, Варвара Павловна, улыбаюсь я, письмо Ваше читая, только не смешно мне, а радостно. В душе такая радость поднимается и благодарность, что пишете Вы мне, не забываете, а мне тут каждая весточка с воли – как подарок, словно богатство несметное получил. Только не смейтесь там надо мной, милая или смейтесь, я тут смех Ваш услышу и тоже порадуюсь.