Ирина Критская - Три судьбы. Часть 3. Ведунья

Наконец, дверь потихоньку открылась, вышел Вадим. Он был все так же ошарашен, растерян, но смотрел немного уверенней, но самое главное – он нес на вытянутых перед собой руках туес, ступал аккуратно, стараясь не колыхнуть лишний раз свою ношу. Алла шла за ним и…на ее лице больше не было зла… Наоборот, нежная мягкость, такая, которая так красит молодых матерей, сгладила острые, резкие черты, как будто проявили неудачный, вроде, негатив, а фото вдруг получилось прекрасное. Даже обычной сигареты не было в руке, она несла вышитую атласом шапочку – нежные ромашки на белом шелке.

Марина не дыша дождалась, когда Вадим подойдет к столу, потихоньку подошла тоже, заглянула в туес. Крошечное личико, такое белое, с таким нежным, фарфоровым румянцем казалось кукольным, длинные реснички тихо лежали на пухлых щечках, отбрасывая тень. Золотистые колечки младенческих волос выглядывали из-под наспех и неумело повязанной ситцевой косынки, рот – ягодка алел – настоящая земляничка. Девочка спала, ей было около трех месяцев, и она была похожа на ангела. Марина осторожно вытащила дите из туеса, та посопела, сморщилась было, но плакать передумала. Из кое-как замотанных пеленок выпал конверт.

– Да. Там все документы, свидетельство о рождении, выписка из роддома. Я не хотел приходить, но…не смог…

Все разом обернулись, как по команде – в дверях стоял Влас. Если бы не волевой, колдовской взгляд, да длинные спутанные волосы до плеч, его трудно было бы узнать, так он изменился. Как будто не было мощного красивого тела, богатырского разворота плеч – в дверях стоял худой, изможденный старик с глубокими бороздами морщин у рта, жилистыми руками и впалым серым ртом.

– Не смотрите так – за все надо платить, и я выплачу эту цену. Жизнь таких, как я или длится вечно или обрывается разом. Все зависит от выбора пути. Я выбрал этот. Такой выбрала и Акулина. Маша же выбрала иной.

Димка, который просто впился глазами в лицо Власа, вскочил, хотел то ли что-то сказать, то ли броситься, но Влас выставил ладонь вперед, как когда-то Маша, и Димка остановился, врезавшись всем телом в невидимое препятствие.

– Маша родила ребенка против воли, много раз хотела его убрать из своего тела, но я не давал. Она билась со мной, как тигрица. Но я сильнее.

Влас помолчал, неуверенно подошел к столу, налил воды из графина, залпом выпил.

– Был сильнее. Тогда… Ну и она родила. Рожала трудно, хотела умереть, но тот умереть не может, на кого свыше иные планы. После родов она получила немереную силу. Такой не было ни у кого из нас – сносить горы и поворачивать вспять реки – могла бы играючи, если бы захотела. Вернуть кого -то из мира мертвых для нее больше не составляло труда, убить тоже – одним легким движением ресниц. Она испугалась этого. И…она ушла…

К Марине, наконец, вернулся дар речи, она прижала к себе девочку поплотнее, прошептала сипло, как будто у нее сдавило горло.

– Как ушла? Куда? А дите?

Влас сморщился, вроде его ударили наотмашь, потер жилистыми пальцами лоб, виски, на которых темными росинками выступил пот.

– Ушла… Куда? А туда, куда все наши уходят, которые выбирают вечность. Мы не знаем куда… У них тайный путь. Темный. А Агнесса осталась у меня. Я бы забрал ее… Да поздно…

В эту секунду, как будто вихрь вырвался откуда-то из темного угла комнаты – это Алла в ее длинном темном плаще одним прыжком бросилась к Власу, упала на колени, обняла его ноги, потом упала, прижалась губами к пыльным сапогам.

– Не забирай! Слышишь? Не забирай ее. Пощади!!!

Никто никогда не видел Аллу такой – дикое отчаянье – не злость, не ярость – настоящее отчаянье, смело все другие чувства с ее лица, голос звучал звонко и жалостно, слезы градом катились из полных боли глаз. Влас наклонился, поднял женщину, откинул капюшон с ее лица, поцеловал в лоб, прижал ладони к ее вискам, потом к затылку, отнял руки слегка стряхнул с ладоней невидимую паутину.

– Живи с миром, расти Агнессу. Она тебе Богом послана, не нами. Мы не достойны этого дитя.

Влас еще минуту постоял, держа Аллу за плечи, потом отпустил, подошел к Марине, коснулся лба девочки кончиками пальцев.

– Счастья тебе навеки, дочка. Расти. Прощай.

А потом, как будто морок отвел глаза – Влас медленно пошел в дверям, вышел во двор и растворился в дымке дождевой взвеси, вроде его и не было.

…

Среди бумаг, лежавших в конверте было все – свидетельство о рождении, карточка из роддома и записка Маши. В которой она полностью отказывалась от дочери по имени Агнесса и просила мужа и свою семью не оставить девочку на произвол судьбы. Участковый долго крутил бумажки, охал, крякал, потом плюнул и пробурчал

– А шиш с вами. Идите в отдел, записывайте, я позвоню туда. Сдавать ее – щас дел да бед не оберешься. Пока до нас власти доберутся, разбираться никто не будет. Пусть растет…

…

Вечером дождь стих, ласковая луна мягко светила в окна. Марина чуть постучала в двери спальни Димки и Аллы, и, дождавшись тихого “Да”, вошла, встав у входа. Димка спал на кровати, вытянувшись по швам и разинув рот, а Алла сидела у окна, повязав голову белоснежной косынкой, и держала девочку на руках. Агнесса мирно сосала грудь, шелковая шапочка в атласных ромашках аж подрагивала от ее усердия. Марина, подумав, что от всех переживаний у нее помутилось в голове , подошла ближе, Алла предостерегающе подняла руку.

– Тссс. Представляешь, у меня появилось молоко? Неужели так бывает?

После затяжных, уже предосенних дождей выглянуло солнце, да так и осталось на небе – яркое, жаркое, как будто и не начался сентябрь, а радостный, зелёный июнь на дворе. Уходило оно, правда, спать пораньше, да и вставало неохотно, поздновато, но зато весь день светило яростно, иссушая зрелые травы. Вода в реке была теплой, просто парной, хоть купайся, но давно прогремел Ильин день, берега опустели, хотя неверующая молодежь все равно ныряла с тарзанок, не обращая внимания на ворчание стариков.

В день приезда Кольки с женой Марина с утра растопила печь, несмотря на дружную ругань домашних, но какие маковники в духовке, так, насмешка одна. Лепешку для них Марина только в печи пекла, именно там она получалась тонкая, равномерно поджаристая, но рыхлая, хорошо брала на себя мед, впитывала его, становилась прозрачной, запашистой и солнечной. А потом, когда Марина засыпала её слоем в пух разбитого мака, и она чуть застывала, хрустела ломко, аж слюнки текли, вкуснее не было выпечки.

Засучив рукава пышной кофты на полных руках, подняв волосы вверх, завязав их цветастой косынкой, Марина долбила мак в ступе, да так, что все её упругое, на удивление молодое тело ходило ходуном. Вадим, заскочив на кухню, вдруг крякнул по молодому, подкрутил рыжий ус, скользнул назад и чуть ниже, кхекнул