Анна Яковлева - Проделки куриного бога

– Признаюсь, я не однолюб, и идеальным мужем меня назвать нельзя,– с подкупающей самоиронией сообщил господин Чарнецкий.– И в разном возрасте мне нравились разные женщины. В юности – такие, на которых можно положиться: серьезные, ответственные, домовитые. Такие, как вы,– господин Чарнецкий изобразил легкий поклон в сторону Михалины. –Потом…

– Потом такие, как я,– ввернула Катька.

– Да,– не стал запираться Чарнецкий.– Вы угадали. Вторая моя жена была на вас похожа. Такая же отчаянная любительница ресторанов и компаний.

– А третья?– раздраженно спросила Михалина.

– А третья…

Чарнецкий не успел завершить сравнительную характеристику жен – у Катьки зазвонил телефон.

– Да? – Видно было, что звонок не доставил удовольствия бестии. Она отложила вилку и поднялась с места, но тут же плюхнулась обратно.

Со второй попытки выдре удалось встать, и, пошатываясь, она удалилась в тамбур.

Оставшись вдвоем с Чарнецким, Михася поняла, насколько же одичала за Небитюхом!

Проведя в браке двадцать лет, она совершенно разучилась вести себя в обществе посторонних мужчин. Ее сковало напряжение, она не знала, о чем говорить, как сесть, куда девать руки. Секунды превращались в минуты, а она не могла заставить себя оторвать взгляд от окна. Это было смешно: окно занавесила тьма египетская.

Глядя на проносившиеся в отдалении редкие огоньки, Михася вспомнила дом, свою семью.

Неожиданно на ум пришло сравнение с маминым прадедом, бежавшим с пересылки в Сибири, и необыкновенное чувство освобождения охватило ее, и даже мелькнула шальная мысль: побеги у них, Трацевских, в крови.

Страшно – да, было, но еще сильнее страха было любопытство. Что там, за колючей проволокой?

Изменения приобретали лавинообразный характер: Михалина не заметила, как осушила бокал.

Минуту назад развод представлялся ей черным пятном на биографии, убийственной процедурой, придуманной фарисеями и чернокнижниками как месть за Евин грех. И вдруг в вагоне-ресторане, уносящем ее на запад, под стук колес, после бокала вина слово заиграло совсем иными красками, совсем…

Страх и любопытство – не эти ли чувства испытывала Ева перед грехопадением? Конечно, мужчины свалили всю вину на прародительницу, но Адам! Адам ведь мог и отказаться! Может, в этом и состоит истинное предназначение женщины – проверять мужчин на вшивость?

Михалина поняла, что улыбается.

…– Михалина,– позвал Чарнецкий, – вы где?

Михася перевела непонимающий взгляд на собеседника.

– Что?

– Замечтались?

– Да, немного,– смутилась Михася.

– Можно я угощу вас?

– Нет-нет, что вы, мне хватит, – не очень убедительно отказалась она.

– Ну, не могу же я пить один,– посмеиваясь в усы, объяснил Борис. – Мне нужен компаньон. Всего бокал вина, да? Вы позволите?

В голове у Михаси, как стая ворон, взметнулись вопросы: что такое? Зачем? Как это будет выглядеть? Вдруг он подумает, что она алкоголичка? Как себя вести с мужчиной, который угостил тебя вином? Прилично ли замужней женщине пить со случайным знакомым? Все-таки она католичка, что бы по этому поводу ни говорил Митяй…

– Михалина, это всего лишь бокал вина.

Матка Боска. Да над ней, непроходимой деревенщиной, уже открыто смеются! Сначала Катька, теперь Борис.

Пока она лихорадочно искала достойный ответ, попутчик подозвал официантку и сделал заказ.

Михалине ничего не оставалось, как принять дары данайцев.

Тамадой Чарнецкий был средней руки, тосты отличались редким однообразием, и они в очередной раз выпили за удачное путешествие. Причем внимание Михалины привлек тот факт, что Чарнецкий до дна пить не стал, и ей это понравилось. Митька бы махнул все сразу, будь у него хоть стакан.

– А чем занимается ваш коллега? Почему он такой неприветливый?– чтобы не молчать, спросила Михалина.

Чарнецкий посмотрел на нее искоса:

– Платон? Платон у нас любитель старины. Кроме того, у него неприятности в семье, он разводится,– Чарнецкий промокнул рот салфеткой.– А для него это настоящая катастрофа. В отличие от меня, Платон Фархатович очень дорожит семьей. Думает, что разбитая семейная лодка – это разбитая жизнь.

– Тогда почему он разводится?

– Жена ему изменила.

– Он застал ее с другим?

– Нет. Она сама ему все разболтала,– с плохо маскируемым презрением произнес Чарнецкий.– Сама! Не могла носить в себе эту новость. Сдержанность – не ее удел.

Михалина не приняла тона своего собеседника.

– Наверное, ей надоело врать.– Помимо воли, в голосе прозвучала горечь.

Припав к бокалу, она сделала жадный глоток.

Борис вдруг придвинулся к спутнице:

– А теперь скажите,– он тронул ее за локоть,– это все правда – все, что наплела тут о вас Катерина?

Михася едва не подавилась.

Повернула к Чарнецкому пылающее лицо, намереваясь поставить наглеца на место, но слова не шли с языка. С каждой секундой она чувствовала себя все глупее.

Выражение глаз Чарнецкого поймать не удавалось из-за очков, но Михалину ужасно смущали выбритые до синевы скулы, аккуратно постриженные усы и губы, о которых она почему-то знала точно, что они окаянные.

Пришлось признать, что ее нравственность оказалась на поверку не такой уж незыблемой. А, может, ее, нравственности, вовсе не существовало? Может, это был все тот же эффект Недобитюха, который она принимала за нравственность?

Неприятно удивленная открытием, Михася впала в задумчивость, и публицист решил ей помочь:

– Про верную жену, единственный брак и смысл жизни – это правда?

Поезд нес Михалину в Варшаву, она сидела в вагоне-ресторане, ее попутчиком был публицист-журналист-краевед и просто красавец, в крови бродило рубиновое Мысхако … Назовите хотя бы одного человека, кто бы в таких обстоятельствах сказал о себе правду? Не считая Мюнхгаузена.

Вот и она…

Михалине неудержимо захотелось ответить Чарнецкому, что она тоже третий раз замужем, или что она нимфоманка. Или что ее любовнику тридцать лет. А еще лучше – двадцать.

Не удивительно, что она сама не поняла, как в одно мгновение упразднила двадцатилетний брак и разделалась с Недобитюхом:

– Я разведена. У меня был друг, но мы расстались недавно.

– Давно развелись?– Чарнецкий скосил глаз на безымянный палец правой руки собеседницы. Кольца на нем не было! Ха! Она же католичка!

Чувствуя преступную безнаказанность, Михася продолжала с упоением:

– Да, давно! Привыкла, знаете, жить одна. Сама себе хозяйка. С кем захотела, с тем встретилась, не захотела – простилась. Не люблю обязательств.

Это уже были не просто метаморфозы – это попахивало деформацией личности. Из добропорядочной матери семейства Михалина Трацевская стремительно превращалась в лгунью и искательницу приключений.