Александр Антипов - Светлые аллеи

В сумерках начинали потихоньку расходиться по домам. Самые отчаянные разводили костры и веселье продолжалось вплоть до того момента, когда за ними приходили их родные, матери и сёстры и уводили спать. Пустые бутылки никто не уносил с собой, то ли примета плохая, то ли лень тащить. Мусор выносили в том пакете, с которым приходили посидеть выпить. А пустые бутылки, как правило были аккуратно сложены возле бревнышек, скамеек и пеньков. Оставалось в воскресенье утром пораньше взять рюкзак и обойти по кругу все эти злачные места. Когда рюкзак набивался полностью, а это происходило буквально за час, он относился в Мичуринский магазин. Анна Ивановна, продавщица забирала стеклопосуду и выдавала пару пузырей бормотухи. Обычно это был портвейн низкого качества. Это были плодово-ягодные или виноградные напитки. Крепленые спиртом до 16-20 градусов. Цена варьировалась от рупь семьдесят до два двадцать. Перечислю некоторые из них: Молдавский белый и розовый, Солнцедар, Осенний сад, Иверия, Анапа, Три топора, он же 777, Вермут белый крепкий, розовый крепкий, Тридцать третий портвейн, Золотая осень, портвейн Кавказ белый или красный и так далее. Всё это изобилие и продавалась во всех подмосковных магазинах и в большинстве Московских. Пустые бутылки стоили десять-двенадцать копеек, в рюкзак их помещалась как раз на два пузыря бормотухи. Рюкзак был один, Серёги Яговкина, он стащил его у дяди. У остальных рюкзаки лежали, или висели на виду, или их вовсе не было. В любом случае под контролем родичей. Поэтому приходилось повторять процедуру еще пару раз.

Принцип товар-деньги-товар действовал неукоснительно. В воскресенье собирали и сдавали тару. Чтобы в понедельник, когда все разъедутся, можно было спокойно посидеть в лесу, угостив всех желающих и организовать пир на весь мир. Что же до бормотухи, её пили все. От слесаря до академика. Безусловно, на официальных встречах, праздниках и юбилеях употреблялись благородные напитки. А так, в быту, пропустить стаканчик бормотухи с соседом перед обедом для аппетита не гнушался никто. Даже спорили с девчонками по этому поводу. Ненароком столкнувшись с уединившимися для беседы и возлияния знакомыми лицами, мы целомудренно отворачивались и быстро проходили мимо. А потом проверяли, заслав девчонок за пустыми бутылками. Ах, дорогой вы наш профессор медицины, без пяти минут академик, и вы не брезгуете тремя топорами, и собутыльник ваш, вице-президент Академии Наук тоже не прочь закинуть стаканчик портвейна за обсуждением черных и белых шаров.

Да многие, многие из научно-технической интеллигенции и творческой богемы не гнушаясь тем, что пили все. Объяснение, на мой взгляд, простое. Бормотуху можно было и не закусывать, так, цапнуть какой-нибудь яблочко-ягодка-конфетка, выпив полстаканчика для разговора. И не вся она была отвратительная. Могли и не допить, оставив полбутылки. Под водку нужна была хорошая закусь, стол, иначе это просто алкоголизм какой-то. Сухие вина были не в моде, пили их редко, на праздники. Да и были они дороже бормотухи, не везде продавались. И с деревянными пробками(пробковыми) которые не всегда есть, чем открыть. Пластиковые же, бормотушные, открывались вообще зубами, ногтями, просто пальцами. Марочные вина стоили столько, что они того не стоили. Коньяки и разные там Havana Club были где-то в районе червонца и выше, при средней зарплате 120 рэ, это были недосягаемые высоты.

Иногда по поводу дня рождения, когда появлялись свои деньги, стипендия, покупался венгерский напиток Рубин или венгерский же вермут для коктейля, какие-нибудь ликеры. Алексу очень нравился Розовый, из лепестков роз (как было написано), действительно вкусный и ароматный. А Бенедиктин? А Шартрез? Можно было спиться, дегустируя одни только ликёры (которыми в магазинах были заставлены полки). Бывали ситуации, когда надо было что-то срочно отметить вечером при встрече какое-то событие в жизни. Тогда приходилось ездить в Москву в дежурный гастроном на Смоленке, сейчас рядом с Макдональдсом. Он работал до десяти вечера, но на прилавок винного отдела после закрытия всех продуктовых магазинов выставлялись (или оставлялись) марочные сухие вина и коньяки. Приходилось покупать, что есть в продаже. Я помню, как сломя голову летели куда-то вниз по Киевской по такому непростительно длинному переходу, глядя на ходу на часы. А ведь еще предстояло проехать одну станцию. Время поджимает, влетаем в гастроном и бегом в винный отдел. Тётка за прилавком понимающе улыбается-успели! Это сейчас кажется смешно. А тогда это был вопрос жизни и смерти.

Надпись на водокачке

Наверное, это была любовь. Первая, настоящая, осмысленная. С бессонными ночами и переживаниями. С ревностью и глупыми поступками. С первыми стихами, такими неуклюжими и по-детски наивными. Главное, чтобы была рифма. Ну и побольше пафоса, восхвалений и откровений. Потом пришло понимание, что она безответная. Не хотелось жить. Точнее жить, как раньше. Что-то должно было меняться, радикально измениться. Потом с возрастом пришло понимание, что так бывает у всех, у многих. Период жизни такой, нежный возраст, как назвал его один автор.

Однажды много лет спустя, когда заботы и хлопоты затмили всё прошлое, в увиденном старом фильме, ранее не обращая особого внимания на эту сцену, услышал объяснение. Объяснение, или разъяснение того что с ним происходило тогда в юности. Объяснение это прозвучало из уст одного из героев этого фильма. Этот старшеклассник очень доходчиво и грамотно объяснил это состояние объекту своей безответной любви, однокласснице. Практически цитирую… человеку всегда необходимо состояние влюбленности. В кого-нибудь. Всегда. Иначе, просто неинтересно жить…

Вот она и подвернулась и совершенно не меняет дело, как она к этому относится. Была бы внутри пружина, которая толкает на поступки ради любимой.

Вот одним из таких поступков и стала идея увековечить имя своей избранницы. Алекс был не первым и не последним, так делали многие влюбленные до него, будут делать и после него. На самом верху водокачки, к тому времени заброшенной и не ремонтируемой, были несколько окошек в разные стороны, наверное, шесть. Одно из них выходило на улицу Довженко. Там давно уже не было стёкол и рамы, полуразвалившиеся, болтались на ветру. Подобраться, залезь в это окно можно было изнутри. Сначала надо было забраться на водокачку по металлоконструкциям. Далее через люк внутрь башни, потом по приваренным к баку скобам залезть на крышку бака. И уже с этой крышки аккуратно спрыгнуть на подоконник. Была огромная вероятность, прыгнув на подоконник, вылететь в открытое окно по инерции, прямо на асфальт, подходящий вплотную к водокачке. Сейчас, с высоты прожитых лет этот поступок выглядит абсолютным безумством. Спрыгнуть-полдела. Надо как-то вернуться обратно на крышку бака. Между деревянной стеной водокачки и огромным баком для воды было расстоянии примерно в метр чтобы специалистам можно было обходить бак по кругу, осматривать и заваривать протечки, по необходимости залезая на лестницу. Она, поломанная и сгнившая, лестница эта, валялась частично тут же. Главное-попасть на подоконник и не вылететь в окно. Обратно как-нибудь с помощью товарищей вернусь.