Alina Ross - Дай мне знать, если все еще…

Тяжелые шаги, поток холодного воздуха и резкий хлопок дверью. Он получил то, что хотел.

В жизни столько крутых поворотов, что на одном из них ты, обязательно, рухнешь. Так случилось со мной в одно октябрьское утро. Октябрь я не любила. Было слишком зябко, чтобы оголять щиколотки, и слишком непредсказуемо, чтобы выходить из дома без зонта в булочную за углом, укутавшись в шерстяной шарф. Но в этой стране октябрь быть нежным, теплым, солнечным. Только изредка были дни, когда холодный ветер срывал с крыш черепицу, а шерстяной шарф становился единственным спасением. Я, как самый настоящий маньяк, вдыхала запах корицы с такой жадностью, что, иногда, мне казалось невозможным делиться этим удовольствием с кем-либо еще. В семь часов утра в булочной уже была свежая выпечка. Я приходила сюда в семь тридцать и забирала с полки мягкий и сочный штрудель с яблоками и корицей. Когда домой я возвращалась со свежеиспеченным штруделем, мой завтрак всегда превращался в настоящий ритуал. Легкий овощной салат или омлет, а затем – крепкий кофе и моя истинная слабость с пьянящим ароматом корицы.

Октябрь здесь был теплым, но, иногда, капризным. И зима здесь, говорят, другая. Снег – редкость, а дневная температура в пределах десяти-двенадцати градусов тепла – норма. Холод всегда был для меня настоящим вызовом. А когда он сковывает не только снаружи, но и внутри, становилось тяжело дышать полной грудью. В тот вечер, когда я сбрасывала в чемодан свои вещи без разбора, за глотком воздуха мне приходилось высовываться в открытое окно. Больше никогда, с тех пор, не ощущала такой жадной нехватки воздуха.

Сложно подсчитать, сколько крутых поворотов было в моей жизни. Могу сказать точно только одно: я всегда находила силы, чтобы после падения подняться. Если разбитая коленка заживает за несколько дней, то душа – не заживает никогда. Она зарубцовывается. Я столько раз слышала избитую фразу: «время лечит», что уже давно перестала на нее реагировать. Оно не лечит. Оно зарубцовывает раны.

– Алло? Бабушка. Наша бабушка. Она… Она умерла.

Я плохо помню, что я говорила в тот момент, и говорила ли вообще. Наша бабушка больше не сможет со мной заговорить. Больше никогда из кухни не будет доноситься запах ее фирменной выпечки, и больше никогда я не смогу ей рассказать обо всем на свете и даже о том, что сейчас на душе, укутавшись в ярко-салатовый махровый халат.

Ты так любила яркие краски! Ты так любила жизнь! И ты знала о жизни намного больше, чем я смогу когда-либо узнать.

Я ничего не сказала. Бросила трубку и тут же начала собирать чемодан. Он был настолько крохотный, что уже через десять минут я мчалась за билетом в аэропорт на ближайший рейс.

Как же так? Почему забирают лучших? Сколько раз я слышала эту фразу: «Почему забирают….?». Ответа не было. Я всегда знала, что ты увидишь правнуков. Я всегда знала, что настанет день, когда в твои распростертые объятия «упадет» крохотная внучка или внук. Он или она только начнет самостоятельно делать первые шаги. Сначала очень робко, неуверенно, на носочках. Но этого будет достаточно, чтобы добежать к твоим рукам и «окунуться» в твою безграничную любовь.

Объявили посадку. За три часа, проведенные в самолете, десятки раз в голове проносилась мысль: «Пока я не вижу тебя, не смогу поверить». Я уснула. Казалось, проспала половину пути, на самом деле – десять минут. Гул в голове, тяжелые веки, соленые губы. Это все, из чего я сейчас состояла целиком и полностью. В момент пробуждения, на долю секунды, мне показалось, что я возвращаюсь домой и вот, совсем скоро, увижу всех и смогу крепко обнять. Только я забыла, что на мои объятия ты больше никогда не ответишь.

Мамино лицо было бледным, взгляд – отсутствующим, а соленый вкус на губах возвращал к удушающей мысли.

– Ее больше нет.

– Как это случилось?

– Ты с дороги. Проходи, у нас будет много времени.

Мама не плакала. Нет. Как и я. Когда не видишь – не осознаешь. До последнего момента я не знала, смогу ли бросится в безответные объятия, но перешагнув порог спальни, поняла – ее здесь нет.

– Но она не болела! – я все еще держалась, но голос становился громче и был близок к истерии.

– Врачи не говорят точно. Мы запретили… Ну, ты поняла, о чем я. Не хотим, нет. Не нужно издеваться. Скорее всего, тромб. Он оторвался. Сердце. Маша стучала в окна, люди услышали, поднялись наверх и рассказали, как открыть дверь.

Маше шесть лет. Это моя сестра, и что ей пришлось пережить – мне страшно представить. Мурашки пробегали от одной мысли: «Как маленький ребенок увидел собственными глазами смерть?» Машу увезли к дяде. Говорят, она ничего не спрашивает о бабушке, играет с игрушками, и улыбка не сходит с ее лица. Она уверена, что бабушка еще сотни раз выйдет с ней на прогулку, испечет пирог с абрикосовым джемом и слепит вишневые вареники, самые пышные и самые сочные. Таких больше никогда и никто не сделает.

– Завтра в двенадцать часов ее привезут. Будут самые близкие. Наверное, и коллеги, мы уже сообщили.

Слезы текли ручьем. От услышанного меня бросило в пот, затем едва ощутимая дрожь «прошлась» от кончиков пальцев рук через все тело – до стоп. Мне казалось, что сейчас эта дрожь должна «выйти», но она накатывала с новой силой, а губы от соленых слез стали слишком разбухшими и слишком безобразными.

Я вспомнила, как ты говорила мне: «У царя Соломона был перстень, а на нем надпись: «И это пройдет»». Ба….. Бабушка, родная моя! Но, ведь это не пройдет никогда! Раны не заживают. Они зарубцовываются.

Этот день был как в тумане. Я видела много лиц. Знакомых и абсолютно незнакомых. На всех был отпечаток боли и сопереживания. И только на ее лице – спокойствие и легкая улыбка. Много солнца и тепла в награду за твою заботу, которой ты окутывала всех нас.

– Он забрал ее с собой. Когда люди очень сильно любят друг друга, так бывает. Крепись, деточка.

– Она ушла в великий праздник. Так уходят только самые лучшие. Берегите себя, она не хочет, чтобы вы плакали. Она уже с ним. Они счастливы.

Полгода назад ушел мой дедушка. Хотя, он не был для меня просто дедушка. Воспитание – от него. Прямота и целеустремленность – от него. Самые громкие мои победы – ему, в качестве благодарности за все. Он был мне как отец. Да, и отца давно нет. Самые дорогие мне мужчины ушли навсегда. Может быть, поэтому было так больно, когда с моей жизни ушел и Ты. Только Твой голос можно было услышать. В Твоих объятиях можно было бы раствориться, стоит только захотеть. А хотелось? Невыносимо. Когда я представляла себе Твои жилистые руки и большие ладони, у меня жутко сводило в районе переносицы. У нормальных людей рой бабочек щекочет внутри, где-то чуть ниже солнечного сплетения. Только вот мы с Тобой никогда не были нормальными.