Гиви Кобулашвили - Там, где обитает любовь

– Это указка для карты, – говорила. Хотя, по правде говоря, больше на дубинку походила. Потом весь урок с пристрастием это выясняли. В конце урока все было выяснено. Пол класса в шишках на голове сидел. Венера отзывчивое сердце имела, незлобивое. И шишки с тем незлобивым сердцем раздавала – желающим, естественно. Если хорошенько не попросить, сама никогда не настаивала.

Но методы Венеры были устаревшими. Увидев с палкой коридоре, знали – к нам собралась. Даже немного неловко получалось. То, что вместе с палкой и карту несла, это уже не замечали. Цванциг, учитель немецкого, был более изобретательным. Палку или что-то подобное никогда в руках не носил. Таких в кармане держал. Когда в класс входил, все на его карман пялились. Из кармана вдесятеро сложенный толстый провод появлялся. Начинал расправлять. В конце получался страшеннее, чем дубинка. Указку Венеры с любовью вспоминали. Новый урок стал объяснять. Цванциг циммер, двадцать комнат, заголовок такой. Но дальше заголовка ни на йоту. У Зурико кашель начался. Ждали пока пройдет. Холода, а он шастал с нарочно разодранной одеждой. Уверял, что Тарзан он и есть. Уверял и так ему и надо было – простудился. Учитель новый материал объясняет, а он своим кашлем дрогоценное время отнимает.

Когда кашель закончился, Ило ссору затеял с Серым. Тот два дня назад в его адрес что-то невразумительное сказал. Что он сказал, не сразу вник, но то, что ничего хорошего, ухватил. Сейчас вдруг сказанное дошло. Не ко времени, но не его вина. Невинного человека до смерти избили, почему брата, дескать, не имеешь. Тугодум есть тугодум, ну и что? Нет, Серому позарез понадобилось его поздним зажиганием обозвать. А слово не воробей, вылетит – не поймаешь. При виде разъяренного Ило на иной лад запел, начал ему мозги мутить.

– Поздним зажиганием иногда преуспевающих называют, – убеждать стал. Но такие фокусы пройти уже не могли. В новой головоломке Ило не нуждался. Одну еле-еле разобрал. А тут еще Цванциг со своим новым материалом.

– Хватит, – урезонить их попытался. – Нашли время выяснять кто что сказал, – Но Ило что ни делал, хоть и медленно, но поверхностно ни в жизни. Ко всему подходил обстоятельно, по-деловому. И сейчас никуда не спешил, все надо было до конца довести. А конец еще далеко, пока только журнал был. Кино потом намечалось. А для этого и урока могло не хватить. К тому же название кино не совсем подходило, антрактов мог иметь. Цванциг волновался, дальше заголовка не продвинулись, не успевал урок объяснить. Проволокой по парте нервно постукивал. За той партой Ладико сидел. Послушным учеником считался. В таких передрягах участия не принимал. Хотя при случае не против был и поддержать общее дело. Сейчас как раз был такой случай. Тот провод случайно в него попал. – А мне этого и нужно было, – его лицо говорило. Поднял Ладико шум.

– С тобой то хоть что стряслось, – Цванциг миролюбиво сказал, – ты хотя бы уймись.

Неуважительно и Ладико не ответил:

– Как что стряслось, проволокой по голове барабаните.

– Перестань, тебе говорят, – Цванциг уже без миролюбия пригрозил. Ладико еще громче завопил. Цванциг проволокой хвать его. И еще, и еще.

– И сейчас не перестанешь? – В догонку.

Тут уж Ладико не на шутку разошелся. С одной стороны Ладико, с другой Цванциг. Остальные на сторону Ладико переметнулись.

– Ладико прав, – вопили.

Но покамись Цванциг изо всех сил бился, чтоб их утихомирить, урок закончился. Новый материал так и не разобрали. На следующем уроке опять тот же текст – цванциг циммер – двадцать комнат. Опять на заголовке застряли. Чноке и Чичи повздорили. Спор из-за пустячного начался. Потом разохотились. Пустячное в непустячное переросло. В споре постепенно и другие ввязались. Поднялся всеобщий гвалт. Класс на две половинки разделился. Не до немецкому уже было. При всем при том мы – дети войны, все немецкое не очень-то жаловали. Цванциг же опять за старое. Дует и дует в свою дуду:

– Цванциг циммер, цванциг циммер, двадцать комнат.

– Цванциг, цванциг, – кого-то возмутило, – уши уже не свои, сам он Цванциг.

Это имя прилепилось и так и осталось за ним. Уже и учителя к нему так обращались – господин Цванциг.

– А раньше господин Марленом называли, – Толстуха сказала. Толстуха же всегда все знала. С первого дня в школе работала, в хозяйственной части.

А наш немец, чтобы нас чему-то научить, сил не жалел. Что только для этого не предпринял. С другого фланга зашел. Из кармана провод перестал вытаскивать.

– Кажись уже и с собой не носит, – говорили. Но непривычного не приучай, привыкшего не отучай. Опять – таки на его карман косились.

А мне иностранный язык все же понадобился. Уже потом, после окончания школы, пожалел свои незнания. Выбрал себе институт заочного обучения. Курс пятилетний. Обучение по переписке. Но вначале надо было приемный экзамен сдать, тоже по переписке. А это без сучка без задоринки – не волновало. Написать экзаменационное задание Мерико вызвалась. Кто-кто, а она экзамен запросто могла сдать – в этом институте уже на третьем курсе училась. И ответ не запоздал. Радовался, успевал наверстать упущенное. С гулькин нос – единицу выставили. Не двойку, а единицу. Сомнения отпали, в этом заведении учили, как надо. И все же им благодарен – своевременно дали знать об этом, не через пять лет. Но могли и балл прибавить. И то лучше, чем кол. Престиж фирмы как никак, вступительный то их же студентка сдавала. Не знали, упустил из виду вовремя сообщить. Остался без знания языка. Вот тебе бабушка и юрьев день.

Но труд учителя не пропадает понапрасно, нигде и никогда. Труд господина Марлена тоже не пропал зря. Более того, и благодарность заслужил. Спустя какое-то время, экзамен по иностранному языку все же удалось сдать – было бы желание. Члены комиссии были удивлены.

– Да ты просто отлично подготовлен. Видно, в школе учитель был хороший. От нас персональную благодарность передай, – сказали.

– Объязательно передам, – заверил я. Но дело в том, что экзамен сдавал по английскому языку. То, что в школе немецкий учил, об этом не упоминал.

– Господин Марлен, ни с того, ни с его, вдруг со смеха покатился, – Толстуха сказала. А Толстуха всегда все знала. Работу в школе пока что продолжала.

Уважаемой Ноне провода и похожие не требовались. И без них обходилась. Более современные методы применяла. Рисунок видел, павлины в Райском саду. Изящные и безобидные, видеть их одно удовольствие. Только не надо злить, могут голос подать. Тогда, не мешкая, беги куда подальше. При виде Ноны тот рисунок вспоминал. Красивейшая госпожа, приветливая. На лице написано – светлая душа. И голос приятный, мелодичный. В класс входит – сердце радуется. Только невоспитанность не надо было проявлять. Такие с отпечаткой пяти пальцев ходили. Все пальцы со вкусом были выведены, недостатков не найти. Ее рук работа, но ведь у хорошенькой мадам и ручки такие же. А они и были хорошенькими – лапы солдатские, не ручки. Кааак врежет, из глаз искры посыплются. Если поблизости бумажное что-нибудь – книга или тетрадь, срочно убирай. Пожар может случиться. А если кто-то надеялся, что только этим обойдется, то очень даже ошибался.