Ольга Калашян - С ногами на подоконнике. Повести

– Антон…

Вместо ответа – грубая ладонь на моих губах. Твои губы ищут мою шею.

***

Просыпаюсь рано утром или вообще не спала? Голова как в тумане. Всю ночь ворочалась, думала о кровати, белье, подушке. Кто здесь спал до меня? Чужое все. И ты чужой рядом, сопишь самодовольно. Или кажется… Страшно и странно видеть себя в зеркале новую, другую. И что теперь? Пусто… Оставляю на столе листик с замятыми углами, он твой. Всегда был твой. Надо было намного раньше его вернуть, а то тянул вниз. Теперь в кармане чисто, как и на сердце. Быстро поднимаю свои вещи с пола, натягиваю холодные джинсы и свитер, стараюсь тихо закрыть за собой дверь. Сбегаю по лестнице, вырываюсь на улицу, жадно заедая пустоту ложками воздуха. И иду мимо своего дома, мимо утренних желтых светофоров и оранжевых дворников. Иду с каждым шагом все увереннее.

Я. Не люблю. Тебя. Я. Свободна. Тоска глубоко внутри отпадает кусками, словно старая штукатурка.

Я поворачиваю на какие-то улицы, перехожу дорогу в неположенных местах. Потом чувствую голод. И наконец появляется цель. Ноги несут меня на поиски кафе. Семь утра в субботу – не много работающих в это время мест, но спустя полчаса я вижу небольшое заведение через дорогу. Забегаю туда, устраиваюсь поудобнее за столиком у окна. Рядом со мной мгновенно появляется официант.

– Доброе утро. Вы уже знаете, что хотите? Или подойти попозже?

Я недолго думая отвечаю:

– Да. Я определенно знаю, чего я хочу.

– Я вас слушаю.

– Я не хочу быть с ним… Я хваталась за прошлое, пыталась создать заново то, чего нет. Я хотела его трехгодичной давности, но, к сожалению, людей нельзя закупоривать, как вино в бутылки, и ставить дату… Антон–2008. Прекрасный терпкий вкус, такой родной… Что еще… Я не хочу возвращаться к мужу. Я отнимаю у него право быть любимым, а у себя возможность полюбить. Нечестно. И наконец. Я хочу овсяную кашу с ягодами, чтобы рядом лежала ложка айвового джема. Потом принесите мне сэндвич с индейкой, вялеными помидорами и белым сыром, будьте любезны, и чашечку крепкого кофе с холодным молоком. Вот чего я хочу.

– Кофе сразу? – Официант у меня настоящий профессионал – ни капли смущения.

– Да, пожалуй, – отвечаю я и откидываюсь на спинку соломенного кресла. Смотрю на улицу сквозь капли на окне, потом закрываю глаза и, кажется, засыпаю на некоторое время. Впервые вижу сон-пустышку. Просыпаюсь от теплого запаха каши, который бьет мне в нос. Я улыбаюсь.

***

Листик А4. На нем нарисована кривая клякса, за ней твое имя причудливым шрифтом…

Слова.

«Прости. Прости, и мы вырастем с тобой во что-то новое, настоящее, в то, к чему каждый из нас с тобой стремился. Я правда люблю тебя. Доказательство моей любви – моя с тобой честность. Просто не могу с тобой, понимаешь? Абсурдно. Я должна быть одна, чтобы стать самой собой. А сейчас ты лепишь меня и мой мир, все это зыбко».

Дальше еще много-много букв, которые тянутся стройными вязкими рядами из строчки в строчку, местами спотыкаясь об обрыв страницы и наваливаясь друг на друга. Все это время я носила у себя в кармане письмо с вдавленными внутрь буквами, со смыслом, который со временем не выветрился. Все было верно, а потому осталось неизменным.

Я продолжаю жить. Я продолжаю искать себя. Не в тебе. На этот раз точно. Прощай.

Больница. Мне вставили катетер, и я провалилась в глубокий вязкий сон, плюхнулась туда как в болото, чувствуя как медленно засасывает тело… Прошла целая вечность, от которой у меня затекла рука и защемило в спине. Открыв глаза, с радостью обнаружила, что теперь все в двоичном варианте: вместо одного соседа – два, вместо двух ног – четыре и все в таком же духе. Что они мне вкололи?! Что-то, от чего предметы разбегаются по сторонам, а в животе легкая эйфория. Если бы не слабость в ногах, я бы кинулась танцевать по палате, расцеловала милого соседа-алконавта (вернее, двух), выпрыгнула через окно на улицу, чтобы бегать, перепрыгивать через пешеходную зебру и пачкать прохожих сливками с эклеров. Надо немного набраться сил, и я обязательно это сделаю.

Спустя какое-то время дико захотелось курить, но я вспомнила, что сигареты забрала медсестра… Cволочь. И у нее же остались мой телефон, кошелек и расческа. Даже интересно, что я могла бы сотворить этими опасными предметами.

С трудом перебирая желейные ноги, добралась до зеркала. В нем стояли две помятые блондинки, с родинкой у пухлых губ, даже большой бюст влез в этот откровенный отражающий кружок. Вполне симпатично для съехавшей с катушек…

От созерцания меня отвлекло бормотание соседа.

– Ничто не может гореть еще раз, если уже когда-то сгорело. Это физика…

– Согласна.

Кажется, я произнесла это про себя: губы мои не шевелились.

– Большая серая машина давит всех, никого не жалеет. В этом ее сила и ее слабость. – Очередные мудрые мысли белой горячки вслух…

Итак. В чем дело, спросите вы? А я посмотрю на вас из-под челки… И расскажу. До пластикового обеда еще далеко. Так что время есть.

***

Мои воспоминания носят слегка рваный характер – как яркие вспышки: тут, там, сзади, сбоку. Никакой хронологии, просто вспышки…

Весна началась, я уже вторую неделю шаталась по ночным сеансам в кино, объедалась мороженым и плакала в машине под Иванушек. Так принято делать, когда тебе тридцать и ты о чем-то сожалеешь, чего-то не ждешь. Читала стопки книг на работе, качала из интернета любовные романы и распечатывала сотнями белых страничек, не жалея рабочую бумагу. Суровая Л. Б. из канцелярии постоянно язвила на этот счет и смотрела из-под круглых очков недоверчиво, когда я приходила с очередным прошением о листах А4. Возможно, она воображала, как я распечатываю запрещенные листовки…

После вчерашней бессонной ночи я поглощала кофе в неразумных количествах, но снам это не мешало: они нападали внезапно, как вор из-за угла. Хотелось свернуться на кофейном аппарате калачиком и тихо мурлыкать что-нибудь себе под нос.

К концу рабочего дня я была похожа на грустную помятую картинку. Собрала вещи, поставила кабинет на охрану и поплелась по длинным коридорам с коричневыми дверями, от каждой из которых отражался стук моих каблуков. В лифте пахло пылью и столовскими котлетами. Видимо, кто-то нес домой ужин… И если у каждого слова есть свой цвет, то тоска – не зеленая, а серая. Мутная сероватая жижа. Я знала это точно, потому что болталась в ней целыми днями. Спустилась на первый этаж, накинула пальто и направилась к рамкам с охраной.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.