Олена Притула - Судья

– Мир тебе! – начал Яэль скрипучим голосом.

– Мир… – хозяин удивился, но в лице его, в его голосе не было ни брезгливости, ни отвращения.

Яэль ободрился и продолжал.

– Я и моя подруга идем в поисках работы. Не найдется у тебя работы для нас?

– Подруга? – переспросил хозяин.

– Да, она стоит тут, – ответил Яэль неуверенно.

– Надеюсь, что твоя подруга не похожа на тебя, – сказал хозяин, встал с крыльца и подошел к калитке. Ему было не больше пятидесяти, он был невысоким и коренастым. Круглый живот и круглая голова, отороченная соломенными кудрями, выгоревшими от времени и солнца, придавали его облику добродушие.

Как только он увидел Длилу, выражение его лица сменилось с удивления на искренний восторг. Несмотря на помятый вид, будто она приплыла с Кафтора [14] Кафтор – Крит. в трюме для рабов, в ней сияла хрупкая красота. Хозяин не мог разглядеть ее фигуру – Длила снова накинула плащ, но он видел очертания ее силуэта, тонкие запястья и изящные длинные пальцы. Высокий чистый лоб, изогнутые радугой брови, огромные умные агатовые глаза, окаймленные густыми черными ресницами, аккуратный прямой носик. Рот её, бывший чуть больше, чем надо, лежал на лице свежим цветком акации. Её губы были чуть приоткрыты. Это придавало всему лицу очаровательное выражение детской доверчивости.

Хозяин не привык скрывать свои чувства. Глядя на Длилу, он издал возглас наподобие птичьей трели и два раза хлопнул в пухлые ладоши.

Забыв об устрашающем виде огромного мужчины, на котором было надето черное льняное платье, какие обычно носят вдовы в долине пэлиштим, он, ни теряя ни минуты, затолкал их внутрь своего участка.

– Нам бы попить, – робко начал Яэль, оказавшись возле стола, стоявшего под раскидистым зеленым сикомором.

Хозяин сбегал в дом, вынес оттуда кувшин с водой и три кружки, нанизав их ручками на палец.

– Ну, так… – сказал хозяин, громко отхлебнув прохладной воды из своей чашки, – Вы – сахирим [15] Сахирим – наемники-поденщики или батраки, временно используемые на сельскохозяйственных работах и в домашнем хозяйстве за строго определенную заранее оплату. ?

– Да, – ответил Яэль, – мы с подругой пришли из Ашдода. Хотели наняться на виноградники, но для поденщиков еще слишком рано. Для пшеницы тоже рано. Мы надеемся на ячмень. Я умею отлично сбраживать пиво, мой вкус будет лучшим из всех, что ты пробовал. Подруга будет мне помогать. Как ты знаешь, эта работа требует большой искусности.

– Как зовут твою подругу? – перебил его хозяин.

– Ее зовут Длила [16] Длила – от евр. דל (dal) бедный. , – проскрипел мужчина во вдовьем платье.

– Длила? – удивился хозяин, – это что, прозвище?

– Меня назвали так, чтобы отогнать злых духов.

– Как вижу, это не очень тебе помогает, – с грустью, в которой сквозила надежда, сказал хозяин, – Я – Зер-Кавод.

Яэль никто не спросил о его имени. Зер-Кавод решил называть его просто «ишша [17] Ишша – женщина. ». В будущем, он будет немало забавляться, когда на клич «ишша! ишша!» к нему будет спешить косматый мужчина в юбке, с размалеванными местеном [18] Местен – сурьма, порошок для чернения глаз и бровей. глазами и блистающей на солнце плешью, кокетливо прикрытой пестрой тесемкой.

У Зер-Кавода не было детей. Год назад он овдовел. Каким-то чудом ему удалось не попасть в долговую кабалу, сохранить землю и положение в общине. Но урожаи падали, подати пэлиштим росли, и Зер-Кавод был вынужден отпустить трех еще вполне молодых рабынь, которых они с женой купили, когда те были практически детьми. С ним остался только старый раб с проколотым ухом [19] Продавшиеся в рабство иудей или иудейка должны быть в рабстве только 6 лет, а на седьмой должны быть отпущены на волю. В случае нежелания этих рабов воспользоваться своим правом и освободиться от неволи, они подвергаются церемонии с продырявливанием уха и остаются рабами навсегда. . Этот раб, двадцать кур и участок на двести локтей, который Зер-Кавод разумно разделил на части под ячмень, пшеницу и виноград, составляли его богатство.

– То, что вы появились здесь – хороший знак, – он бросил полный благодарности взгляд в дом, где, сгрудившись в кучу рядом с печкой, стояли терафимы [20] Терафимы – небольшие, грубо сделанные статуэтки, родовые идолы, почитавшиеся домашними божествами. покойной жены, – Для начала найму вас на месяц. Плачу шекель каждому и конечно же, хлеб, пока будете работать.

– Каждой, – неуверенно промямлил Яэль.

Но Зер-Кавод уже усадил Длилу на крыльцо и пустился в пространные объяснения на тему того, какой кувшин годен для зреющего в бурдюках пива, а какой следует разбить, не жалея.

Так Длила стала поденщицей в имении вдовца Зер-Кавода. Как и дома, в Мероне, она вставала до рассвета и делала все те дела, которые положено делать женщине: молола зерно, чистила двор и курятник, кормила скотину и кур, убирала жилье. В полдень она садилась передохнуть и с тоскливым интересом наблюдала, как шустрый Зер-Кавод на кривых растопыренных ногах ходит от одного сарая к другому, а за ним по пятам бегут его курицы. Яэль Зер-Кавод поручал работу для мужчин. В глубине души Яэль огорчался, но никому этого не показывал.

Яэль родился в Цидоне [21] Цидон – портовый город на побережье современного Ливана. , в доме купца, перепродававшего египетские и вавилонские товары в земли Йавана [22] Йаван – Греция. . Жители города богатели за счет транзитной торговли. Купцы вывозили в Египет лес и ремесленные изделия. Особенным спросом у них пользовались украшения, благовония и другие роскошные вещи. Не брезговали цидоним работорговлей и похищением людей.

Там, в Цидоне, его звали Балиэзер. Когда ему было двенадцать, он стал компаньоном хозяйского сына, юного Авибаля. Несколько лет они играли вместе, учились вместе, вместе купались и ели. Они были близки, и Балиэзеру казалось, что у них одна душа. Демон, который прилетает к тем, кто стыдится себя и боится женщин, повис над их душами. Неумело, но старательно они развращали друг друга, пока о позоре не заговорили чуть ли ни во всем Цидоне. Тогда отец Авибаля, человек решительный и черствый, снабдил его пятью мешками, доверху набитыми серебряными киккарами [23] Киккар равен 3000 шекелей. , и посадил на корабль, идущий в Таршиш. Там, среди павлинов, обезьян и свинцовых рудников, Авибаль начал новую жизнь. Жизнь без Балиэзера, но полную всех удовольствий, которые дарил ему юный раб.

Балиэзера немедленно прогнали. Словно раздавленный могильным камнем, он слонялся по улицам, понимая, что ничего не вернуть. Наконец, он собрал немногочисленные силы ополовиненной души и отправился на юг, в долину пэлиштим. Находя утешение в красоте морских закатов, когда умирающее солнце окрашивало небо в его любимый алый цвет, он провел последние пятнадцать лет жизни, нанимаясь батраком на жатву ячменя в авиве. Он жал пшеницу в месяце таммуз, когда плачут легковерные натуры, наивно полагая, что слезами вернут к жизни пахотную землю, и собирал виноград в месяце афаним [24] Таммуз, афаним – примерно соответствуют июню-июлю и сентябрю-октябрю григорианского календаря. . В остальное время ему поневоле приходилось нищенствовать.