Патриция Поттер - Менестрель

— Дункан. — Ее голос становился все слабее и слабее, как будто с каждым словом из нее выходила жизнь. — Ты клянешься?

Он не верил в любовь. Для него это было что-то не существующее, миф, фантазия.

Дункан сжал ее почти безжизненную руку. Он будто хотел влить в нее свою силу. Ее яркие и пристальные глаза, полные лихорадочного блеска, смотрели на него.

— Твоя клятва…

Дункан кивнул.

— Я клянусь, — сказал он, с ужасом смотря, как ее глаза закрываются, и последний, неслышный вздох, полный покоя и радости, срывается с губ.

Давать обеты куда проще, чем исполнять их. Дункан оглядел большой зал, успевший придти в бедственное состояние из-за безразличия всех предыдущих хозяев. Увидел он лишь алчность.

Все эти соседские семейства появлялись друг за другом, и все — с дочерьми на выданье. Они стучались в его дверь и ожидали радушного приема, с тех самых пор как он имел глупость позволить им прознать, что ищет невесту.

Претендентки были самые разнообразные: веселые и робкие, умницы и глупышки, очаровательные прелестницы и невзрачные дурнушки, богатые наследницы и не такие уж богатые, но с не меньшими притязаниями.

Большей частью Дункан видел в них корысть.

Среди них его внимание привлекла лишь одна тихая, но приятная девушка; однако она вздрагивала всякий раз, когда он приближался к ней. Дункан нечаянно услышал, как она говорила отцу, что его обезображенное лицо и репутация вселяют в нее ужас. Ему не нужна была запуганная невеста, но как успокоить ее страхи он не представлял.

Не то, чтобы его сердце пело от любви. Если такое на самом деле возможно. Дункан сильно в этом сомневался, однако он поклялся матери и во что бы то ни стало постарается сдержать обещание. Ни разу за свою жизнь он не нарушал клятвы рыцаря; и не собирался начинать, особенно ради единственного человека, любившего его.

Дункан уселся за стол и постарался отогнать чувство одиночества и ощущение бесполезности своей клятвы. «Гораздо лучше будет завести невесту так, как это делают другие; она принесет земли, рыцарей, богатство. Такой вещи как истинная любовь, — думал мужчина, — не существует». Она не более чем измышление менестрелей и трубадуров, сказителей и рифмоплетов.

Но он уже дал эту проклятую клятву…

Какая-то молодая женщина изогнулась, предлагая ему чашку чая и одновременно выставляя напоказ кое-какие свои прелести. От нее так несло духами, что Дункан едва не свалился со стула. Ее отец, дворянин, живущий по-соседству, глупо ухмыльнулся. Чуть раньше он остановил Дункана в зале и заявил, что дает за дочерье самое большое приданое.

Дункан знал, что этот человек, бывший Йоркист, вызвал гнев нового короля из семейства Ланкастеров и возможно страшился возмездия. Все, что ему оставалось — это продать свою дочь, чтобы спасти себя и свои владения. Но что тогда делать с остальными отцами, полными надежд, которых сопровождали жены, сохранявшие обеспокоенное выражение на лицах.

В зал вошел менестрель и остановился, ожидая кивка хозяина замка. Дункану пришлось нанять странствующего музыканта, когда его зал оказался полон гостей. Это было вовсе не гостеприимство. Он сделал это ради собственной выгоды. Это отвлекало его от бедлама, в который превратился его большой зал.

Ему не стоило рассказывать священнику о предсмертной просьбе своей матери. Дункан был уверен, что все это незваное общество появилось в его доме именно после этого.

Бродячий менестрель, появившийся в замке всего несколько дней назад, начал играть. Звук его лютни потонул в нарастающем гуле голосов. Но в отдельные моменты (изредка), звук доносился до Дункана и тот понял, что поет менестрель хорошо. Конечно, не так великолепно, как Рис. На мгновение он вернулся мыслями к тем кратким минутам затишья между битвами как в Англии, так и на континенте. Рис любил музыку, как истинный валлиец, и даже учил Дункана играть. Они делали это скрытно, так как Дункану не хотелось, чтобы его люди сочли его слабым. Однако это взяло его за душу, он словно утопающий хватался за музыку как за соломинку. Если не считать его мать. которая была доброй, но находилась далеко, он не знал в жизни почти ничего кроме тренировок и войны, и продолжалось это столь долго, что не хотелось даже вспоминать.

Ему самому хотелось сыграть на этой лютне, а не сидеть, словно глупец, посреди полуразрушенного замка в окружении непомерного количества невест.

Дьявольщина, да лучше бы он встретился лицом к лицу с целой вражеской армией. Там он, по крайней мере, знал, как себя вести.

Его внимание снова вернулось к столу и присутствующим гостям. Среди них были три барона, два графа и один маркиз, и все они хотели составить хорошую партию. У них было семь дочерей брачного возраста. Они-то и составляли предмет торга.

Проклятые законы гостеприимства. Дункану хотелось бы вышвырнуть их всех вон, но при такой политической ситуации лишние союзники никому не помешают. Он не завоюет их, оскорбляя их дочерей.

Его вдруг озарила блестящая идея. Королевский гонец. Вызов ко двору. Конечно, при дворе ничуть не лучше чем здесь. Вероятнее всего весть об этом разнесется повсюду и даже там он тоже будет окружен будущими родственниками, которым не нужно ничего, кроме его состояния. И его положения фаворита нового короля. Видит Бог, он достаточно долго сражался на его стороне.

Мужчина задавался вопросом: нужен ли любой из этих женщин он сам, или его богатство. Удастся ли ему отыскать добрую душу, которую не устрашит его репутация.

Граф слева попросил его рассказать собравшемуся обществу о битве при Босворте [1], о той самой, в которой погиб один король и воцарился другой. Это была откровенная попытка предоставить Дункану шанс похвастаться. Но тот меньше всего хотел хвастаться. Ему надоели сражения, их грохот, дым и запах. Дункану хотелось забыть и больше не вспоминать смерть людей, что уже никогда не возвратятся домой, и калек, потерявших всякий шанс на достойную жизнь.

Он хотел мира, черт побери! Покоя с женщиной, которая не страшится его и не жаждет его денег.

Его взгляд снова натолкнулся на менестреля, и в сознании промелькнула некая мысль. Дункан мог бы сносно сыграть на лютне или виоле [2]. Он мог бы даже спеть. Ему известны лишь песни о войне и битвах, а они, конечно же, пользуются спросом.

Побыть невидимым несколько дней или даже недель — искушение стало непреодолимым. Он мог бы присмотреться к юным дамам, не страшась, что они хотят отношений с ним по корыстным мотивам.

Он отсутствовал свыше десяти лет. Только ближайшие соседи могли бы узнать его. Если он отправится на север…

Чем больше он размышлял об этом, тем все более привлекательной казалась ему эта идея. Он даже улыбнулся. Двадцать физиономий улыбнулись ему в ответ. И ни один, рассудил он, не сделал этого искренне.