Эстер Элькинд - Андрогин…

Анна Дмитриевна представляет собой некое бесполое, как кажется со стороны, но, впрочем, как и положено всем шаманам существо, очень маленького роста. У неё тонкие конечности и щупленькое тельце, череп, обтянутый кожей, и чёрные с седыми прядями, словно окраска человека-попугая, длинные прямые волосы. У неё небольшие андрогинные черты лица с мужскими скулами, женскими губами, носом-клювом, намёком на усики и бороду верхняя губа и щёки, и водянисто-голубые глаза с растворившимися в пространствах зрачками. Она рвёт на себе одежду, но не замечает своей наготы, она не любит и не ненавидит своё тело, для неё оно словно отсутствует.

Появившись в нашей больнице, Анна Дмитриевна стала одной из моих любимых пациенток, во-первых потому что её будущее было не одно, а несколько, и мы с ней вместе иногда совершали путешествия к её духам, а во-вторых, потому, что периодически узнавала меня по-другому. Если Анна Дмитриевна оставалась в каком-нибудь из своих путешествий, близких к миру моего второго воплощения, она начинала называть меня Оламом, чем вызывала недоумение всего персонала. Точнее, недоумение вызывала не она, а я, которая вместо того, чтобы попытаться её успокоить (почему-то все мои коллеги считают, что всех всегда надо успокаивать) и сделать так, чтобы она меня узнала, я умилённо смотрю на неё и периодически начинаю отвечать ей, говоря про себя в мужском роде…

Купив новое платье, сандалии и трусы, я ехала к себе на работу, где один из моих пациентов решил перевоплотиться из Дали в Рубенса. Вот уже несколько месяцев, как он рисовал великолепные подделки Дали, которые мы продали. Теперь же он почему-то решил, что ему надо стать Рубенсом. С этим надо было срочно что-то сделать, потому что рисовать, как Рубенс, у него не должно было получиться, он – Дали, я это очень хорошо знала. О его желании перевоплощения я, впрочем, тоже знала, но не могла сказать, когда именно оно возникнет. Периодически мы с Зохарием Моисеевичем, как звали нашего Дали, по «личному делу» прохаживаясь по парку больницы, вели пространные беседы с ангелом, который присоединялся к нам за нашими прогулками. Этот ангел злобно подговаривал нашего Дали, что Дали – это ещё не предел мечтаний, вот гений Рубенса – это было бы куда серьёзнее. Мы спорили, иногда доходило даже до взаимных оскорблений, но удержать Дали мне удавалось, и вот теперь, воспользовавшись моими личными переживаниями, художественный гений решил испортить нам всё дело…

Я подъехала к зданию больницы, поставила машину и зашла внутрь.

– Здравствуйте, Малка Шатовна! – поздоровались со мною охранники.

Андрей Андреевич ждал меня у проходной.

– Скорее, скорее! – шептал он заговорщическим тоном, обдавая моё лицо своим липким дыханием. Из его рта воняло докторской колбасой. Меня чуть не вырвало. Я отшатнулась.

– Я уже здесь, Андрей Андреевич! – сказала я успокаивающе. – Сейчас я поговорю с Дали!

– Да нет же, с Дали всё в порядке! – прошептал мне Андрей Андреевич.

– Но как же это?! – удивилась я. – Вы же сказали…

– Да, я сказал, но это лишь из-за того, что он мне так велел! – заговорил Андрей Андреевич ещё тише и всё ближе придвигаясь ко мне.

– Кто он? – недоуменно спросила я.

– Он – человек! – сказал загадочно Андрей Андреевич.

– Вы с ума сошли! – попыталась отшутиться я. – Хотя это не мудрено!

– Нет же, вы не понимаете: он очень странный! Он велел мне вас найти и позвать сюда, на работу. Мне тоже показалось это необычным, я предложил ему дать номер вашего мобильного, но он так посмотрел на меня, и мне так жутко стало! Ах, Малка Шатовна, дорогая…

У меня забилось сердце, мне стало душно и жарко, мне захотелось сесть, лечь или ещё лучше упасть в обморок. Я посмотрела на Андрея Андреевича и увидела, что из кармана его обтягивающих классических брюк торчит стодолларовая купюра.

«Он бы так не поступил! – подумала я в смятении. – Как странно!» – мы уже заходили на мой этаж…

– Где он? – я задыхалась от своего вопроса. Андрей Андреевич семенил за мной короткими шажками. Я задыхалась от запаха хлорки, которой мыли коридоры, я задыхалась от того, как долго ещё было идти до моего кабинета. По дороге я надела белый халат и теперь шла, нервничая, застёгивая, расстёгивая и теребя пуговицы на нём. Сандалии прилипали к линолеуму, и идти становилось тяжело, будто меня затягивало в болото. Мои ноги казались мне тяжёлыми и чужими. Переставлять их казалось странным, потому как они словно и не принадлежали мне вовсе. Меня будто прицепили на крючки и тянули теперь назад, удерживая за резиновые верёвки так, чтобы я могла подойти близко-близко, но лишь на столько, чтобы меня или, скорее, я не укусила.

– Он в вашем кабинете! – ответил тихо, но настойчиво Андрей Андреевич.

– Что?! – произнесла я, удивившись, что он что-то ответил, что он вообще ещё здесь, что Андрей Андреевич ещё существует, не растворился в кислоте моего ожидания. – Ах, да, я понимаю, что в кабинете! Спасибо! Вы можете идти! – постаралась сказать я, сдержанно и спокойно.

Я вообще забыла, что Андрей Андреевич всё ещё шёл за мной. Я была уже совсем среди других, близких мне людей, запахов, ощущений, настолько больших и гипертрофированных, что Андрея Андреевича в моём мире просто бы раздавили, как мотылька, не заметив, что он вообще существует. Но сейчас, когда я была полуздесь, полутам, он стал как-то особенно заметен, торчал, словно мальчишеское нелепое возбуждение, вызванное видом учительницы, которая, доставая книжку с верхней полки в классе, была вынуждена залезть на стул, показав всему классу чуть сползшие колготки и чёрные, застиранные до посерения, трусы, которые трудно было назвать «трусиками»…

Я учился тогда в пятом классе, мне было десять лет. Произошло это на уроке математики. У нас была очаровательная учительница, кареглазая шатенка с длинными волосами, непослушно распадавшимися по её спине большими блестящими локонами. У неё были пухлые щёчки и вздёрнутый носик, весь усеянный веснушками, пухлые розовые губки и пушистые чёрные ресницы. Глядя на неё, я постоянно представлял, как подставляю ладонь к её глазами, она моргает быстро-быстро, улыбаясь и смеясь моей шутке. Мне было так щекотно и приятно, что я даже кончал во сне, когда мне снился этот эпизод, обмастурбированный моим сознанием за шесть длинных уроков и весь последующий день игры в футбол и выполнения домашнего задания.

Наша учительница никогда не красилась, поэтому походила, скорее, на старшеклассницу, нежели на учительницу. У неё была белоснежная кожа и пухлые кисти и пальцы с ухоженными ноготками, которые она красила то в ярко-красный, то в ярко-розовый, иногда в ярко-лиловый, порой даже в чёрный, синий или зелёный. На её пухленькой ручке болтались тонкие золотые часики, которые при каждом движении её руки скользили то вверх, то вниз, то вверх, то вниз…