Мари Феррарелла - Это наш ребенок!

Ее теплая улыбка подтвердила, что это ощущение у них общее.

— Я уже поняла.

Притворяясь, что они еще знакомятся, он продолжил:

— А вы не хотите узнать мое имя?

По выражению ее глаз он понял, что она уже нашла для него имя. Интересно, лестное ли.

— Я бы хотела увидеть вашу корреспондентскую карточку. По крайней мере смогу убедиться, что хотя бы часть вашей истории — правда.

Полна жизни, но осмотрительна. Интересное сочетание. Он решил, что ему такое сочетание нравится.

Когда он вручил Шейле свой бумажник, открытый на корреспондентском удостоверении, она действительно выглядела удивленной.

— Не очень хорошая фотография, но это я, — сказал он.

Она взяла бумажник, прочитала его имя, затем взглянула на него. Он мог поклясться, что в ее глазах мелькнуло восхищение.

— И правда вы. Ну, мистер Гарретт, — она закрыла бумажник и вернула ему, — если только вы не знакомы с очень хорошим изготовителем фальшивых документов, то действительно работаете в «Таймс», как и сказали.

— Я никогда не лгу. — У него хватило совести залихватски причмокнуть языком. Затем, взяв под руку, он повел ее к веранде. В глубине зала как раз начиналась песня Джонни Мэтиca. — Теперь поговорим о вышеупомянутой боли...

Она засмеялась, опираясь на него.

— Для облегчения боли я рекомендую танец.

Он не смог бы придумать лучшего предлога, чтобы обнять ее.

— Танец?

Шейла кивнула. Она ощущала неотвратимость грядущего, и кровь вскипела у нее в жилах.

— Угу. И желательно в лунном свете.

Он поднял глаза. Над ними возвышался черный, как бархат, небесный купол с россыпью серебряных звезд.

— Я согласен. То, что доктор прописал.

Их пальцы переплелись, и он притянул ее ближе к себе. Они начали легко покачиваться под доносившуюся до них музыку.

— Да, — прошептала Шейла, ее голос звучал нежно. — Да.

Она положила голову ему на плечо, и он вдыхал пьянящий аромат ее волос и удивлялся, как ему удалось попасть на небеса, не заметив собственной смерти.

Этот вечер начался с улыбки и закончился гораздо большим в уединении среди скал, на частном пляже недалеко от больницы, ради которой устраивался благотворительный прием. Шейла была знакома с владельцами, очень удачно оказавшимися в отъезде.

Слейд никогда не подозревал, что можно испытать такие чувства к женщине, получить столько наслаждения за такой маленький отрезок времени.

Окутанная лунным светом, Шейла была в его объятиях всем, что он когда-либо желал в женщине. Он получил от нее все, на что мог надеяться. Больше.

И меньше.

Меньше, потому что она ничего не просила взамен, отдавая ему все: свое тело, свою душу. Он не мог вспомнить ничего подобного, будучи одновременно и властителем и рабом, любящим и любимым. Как будто их околдовали. Колдовство. Он был убежден, что невозможно подобрать другое слово.

Колдовство.

То, что произошло с ними, между ними, питало его сны все последующие месяцы. Не один раз воспоминание о том, как он прижимал ее к сердцу, было единственным утешением в обезумевшем мире.

Они разговаривали и ласкали друг друга всю ночь и расстались на автостоянке отеля на заре следующего дня, понимая, что в эту ночь были друг для друга всем. Зная также, хотя и не облекли это в слова, что для каждого из них этот маленький островок времени был особенным по-своему.

Итак, он здесь и собирается «навестить» ее после всех этих месяцев. Что, если она окажется не такой изумительной, как он ее помнит?

И что, если окажется?

А когда он увидит ее, что тогда? Пригласит ее пообедать? После того как они занимались любовью под звездным одеялом, обед покажется слишком обыкновенным, слишком земным.

Однако интуиция подсказывала Слейду, что с Шейлой ничто не может быть обыкновенным.

Он снова пошарил в кармане и снова смачно выругался, найдя его пустым. Черт побери, он ведет себя как безумно влюбленный юнец, а не тридцатитрехлетний закаленный журналист, обогнувший земной шар не один раз.

Голос Джонни Мэтиса замер на лирической ноте. Говорливый диджей объявил конкурс и рассмеялся собственной бесконечной болтовне. Слейд выключил радиоприемник и потер голый подбородок. Подобная нерешительность совсем не в его духе.

Чего именно он боится? Он же не собирается встретиться с судьбой. Судьба поджидает только на полях сражений.

Самое время выяснить, не растворится ли его мечта, как дешевый порошок для мойки посуды при встрече с фаянсом.

Разогнув свое длинное тело, он вылез из машины и хлопнул дверцей. Замок щелкнул автоматически.

Ожидание, опасение, предвкушение заставили его сердце биться быстрее. Он чувствовал себя так, как шесть месяцев назад, когда ждал встречи с информатором на глухой улочке того, что осталось от центра Бейрута.

Уступив дорогу пожилой паре, Слейд вошел в залитый солнцем вестибюль клиники. В окне аптеки справа были выставлены веселые мягкие игрушки, предназначенные отвлекать внимание малышей от предстоящего визита к врачу. Они явно помогали. Слева, рядом с лифтами, висели две больших черных доски под стеклом.

Слейд просмотрел список и нашел ее имя: «Доктор Шейла Поллак, офис 812».

Вероятно, с хорошим видом на остров Санта-Каталина, размышлял он, нажимая кнопку лифта.

Он обнаружил, что его ладонь взмокла от пота, и нашел этот факт раздражающим и забавным.

К тому времени, как прибыл лифт, Слейд уже был не один. К нему присоединились еще трое, и, когда двери начали закрываться, вбежала женщина, волоча за собой ребенка. Двери, вздрогнув, снова открылись и затем закрылись окончательно. Маленький мальчик, вертясь и дергаясь, терся о ногу Слейда. Мать его выглядела раздраженной и измученной. Хорошо, что у него нет собственных детей.

Слейд наблюдал за мелькающими цифрами над дверью лифта, отмечающими этажи, и почти не дышал, сам того не замечая.

Он просыпался в два часа ночи под разрывы бомб, бежал от снайпера по городской улице, превращенной в груду камней, жил с беженцами в горах, разделяя их скудную пищу и еще более скудные надежды на мир, только для того, чтобы получить материал для газеты, и не мог вспомнить, чтобы ему было не по себе в самых критических ситуациях.

Тогда почему он чувствует себя так неловко сейчас, просто поднимаясь в лифте?

Возможно, ответ в том, что ни одна из тех ситуаций в то время не казалась ему реальной. Как будто он читал о своей жизни вместе с остальными читателями «Таймс».

Сейчас он чувствовал себя как в суде перед требовательным судьей.

Можно уехать из провинциального городка, где провел детство, но провинциальная мораль тебя не отпустит.

Он вышел из лифта на восьмом этаже. Последнем. И этажей больше не было. И не было больше возможности тянуть время. Когда двери лифта закрывались, Слейд чуть не решил спуститься вниз и забыть об этом деле. В конце концов, логично рассудил он, сон продолжается, пока реальность его не опровергнет, не разобьет в пух и прах.