Анна Макстед - Витамины любви, или Любовь не для слабонервных

— Иди, посмотри, что там делает твоя мама. В первый раз эту фразу я услышала от отца двадцать пять лет назад.

Может, я не вспомнила все мелкие подробности, но основное — точно. Я чувствовала, что постепенно из закоулков памяти всплывет все. Вот я осторожно переступаю через порог. На мне темно- зеленые туфли с пряжками, белые короткие носочки и, кажется, школьная серая юбка. Мне лет пять или шесть. За моей спиной — отец, он положил теплую ладонь мне на плечо, я чувствую ее тяжесть.

— Иди, посмотри, что делает твоя мама, — шепчет он, подталкивая меня к лестнице. Голос у него не сердитый, он говорит спокойно, сдержанно. Но я знаю, что надо сразу же сделать то, о чем он просит. Я толкаю дверь с матовым стеклом, бегу вдоль коридора по выложенному орнаментом дубовому паркету. Лестница застелена оранжевым ковром. Когда я оборачиваюсь и через перила лестницы смотрю на папу сверху, он, улыбаясь мне, кивает и жестами указывает на второй этаж.

Лучи полуденного солнца, как и сейчас, проходят через витражные окна коридора и ложатся на пол разноцветными пятнами. Папа прикладывает палец к губам, и я закрываю рот ладошкой, чтобы подавить смешок. Мне нравится эта игра. Я вприпрыжку подбегаю к спальне родителей. Слышу голос мамы, и тут моя улыбка дрожит: по ее голосу мне кажется, что ей больно. Я рывком распахиваю дверь и вскрикиваю: «Мамочка!»

Мама тоже кричит, отталкивая от себя мистера Коутса. Она хватает простыни, а мистер Коутс, согнувшись, кидается в ванную, прикрывая себя спереди руками. У него волосатое тело, и когда он пробегает мимо меня, я чувствую порыв воздуха, смешанного с запахом мускуса, подпорченных фруктов и приторного лосьона, — совсем не такого, как легкий, цветочный запах одеколона, которым мой отец протирал лицо после бритья. У меня начинает першить в горле.

— Детка! — Анжела, неуверенными шагами идет ко мне, таща за собой простыни. Она спотыкается и падает на пол, обнаженная, розовая.

— Папа сказал, что ты здесь, — выпалив это, я развернулась и побежала прочь.

Возможно, какие-то подробности я досочинила, не думаю, что эти воспоминания хранились в подсознании в законченном виде, готовые возродиться, как Феникс из пепла. Но по сути воспоминание было точным. Сверхъестественная сила чувств, которые оно всколыхнуло, сейчас оживила пережитое, как будто я прожила все это еще раз. Я ощутила себя муравьем, которого уносит поток ручья.

Голова разболелась, готовая вот-вот лопнуть. Я рванулась к выходу, мимо Габриеллы, мимо Джека, мимо мистера Коутса с его лосьоном, от которого першит в горле. Габриелла попыталась схватить меня за руку. Выбегая из зала театра, я чувствовала, как Роджер и Анжела провожают меня взглядами со сцены. Я почти на ощупь нашла выход из здания, и меня стошнило у ближайшего куста. Платка с собой не оказалось, так что пришлось сплевывать — тьфу, тьфу, — чтобы избавиться от всего, что было во рту. Я утерлась рукавом. Теперь нужно стирать джемпер, подумала я. Говорят, что, когда испытываешь сильное потрясение, мелочей не замечаешь. Это не так, как раз наоборот, замечаешь все до единой.

Потом, с громким стоном, шатаясь как умирающая, я добралась до своей машины и рухнула на сиденье. Опустив голову на руки, я стала судорожно глотать воздух: «Как же он мог такое сделать с нами?»

Это было так же жестоко, как если бы он пристрелил нас обеих. Но у него была другая цель — он хотел, чтобы мы страдали.

У меня произошел провал в памяти. Так часто бывает, когда сознание старается защитить психику от силы потрясения. Спасибо Джейсону, благодаря нему я поняла, что если с тобой произошло что-то очень плохое, потом трудно изжить из психики последствия этого, потому что часто просто не знаешь, что же произошло. Перестав, наконец, стонать, я села, опершись лбом на руки, и молча зашевелила губами, разговаривая сама с собой. Я безостановочно качала головой. Мне казалось, что если я остановлюсь, то голова сразу лопнет от переполняющих ее мыслей.

Как он мог быть таким… хладнокровным? Как он мог сделать такое со мной, принять решение сознательно причинить вред нам: мне, ей, всей нашей семье? Из-за него я два с половиной десятилетия прожила в полной уверенности, что моя мать — шлюха, что это она разрушила семью, обманув нас всех. Из-за него же я потеряла веру в людей. Когда я начинала сближаться с кем-то, я тут же разрывала отношения, как цыпленок, разбивающий свою скорлупу. Первой нанести удар всегда безопаснее.

Я обожала мать до того случая. Из-за Роджера я стала жить в убеждении, что собственная мать предала меня, — какая мысль может действовать на психику более разрушающе? — и жила в убеждении, что она меня не любит. Когда в тот день я ворвалась в комнату и застала ее с мистером Коутсом, я стала соучастником их преступления. С этого момента я выбрала одиночество.

Для того чтобы осудить Анжелу, всем хватило одного факта — того, что она была неверна. Я не задавала себе вопроса, почему она на это пошла, ведь это совсем не в ее стиле. Наш приговор был окончательным, как будто она совершила убийство.

А теперь я не могла понять, как мне не пришло на ум поинтересоваться мотивами. На основании опыта работы в «Гончих» я знала, что если один из партнеров завел связь, значит, пришел конец долгим болезненным отношениям. Зная об этом, я просто не хотела думать о причинах измены матери. Я считаю, что мы с Грегом похожи на следователей, явившихся на место преступления. Мы выясняли правду. Мы не предотвращали зло, которое уже произошло. Мы прибывали на место преступления всегда слишком поздно. В детективных телесериалах следственная группа всегда в более выгодном положении: у них в руках есть и начало, и середина истории, и они могут проследить путь жертвы до ее печального конца. У нас не было начала и середины, в нашу задачу входило только засвидетельствовать конец.

А теперь меня вдруг осенило — знать финал недостаточно. Особенно когда история произошла в твоей собственной семье, когда понимание того, что произошло до поступка, может по-другому осветить весь ход последующих событий.

Как он мог? Как он мог сделать такое со мной, своей маленькой дочерью?

Как он мог поступить так со своей женой, если любил ее? Он неадекватно сильно наказал ее за ошибку. Хотя тут не годится слово ошибка. Вот хлестать молоко из пакета с просроченным сроком годности — да, это ошибка. Я так легко и бойко осудила свою мать за обман, хотя ее единственным неверным решением был «правильный поступок» — решение остаться с Роджером, сохранить семью. Этим она причинила вред многим, но себе — в наибольшей степени. Я не считала, что поступила правильно, когда переспала с Джеком, будучи официально помолвленной, с Джейсоном. Но я отдавала себе отчет, что если Джек — мой мужчина, то секс с ним нельзя осуждать, осуждать нужно то, что я хотела заключить брак с Джейсоном. Бедная Анжела. Я чувствовала, как значение ее неверности становилось все меньше и меньше, исчезало, как шипучий аспирин в стакане воды. Ее вина, не шла ни в какое сравнение с виной отца, воплотившего в жизнь свой ужасный план — сделать меня свидетелем измены матери. Жестокость его замысла была неизмерима. Я не поняла толком, что происходило в спальне, но меня испугала вульгарность увиденного, а еще больше — реакция матери и моего школьного учителя драмы.