Маргарет Мюр - Кошечка и ягуар

Букет, присланный Аланом, она поставила на столе в гостиной. Он роскошно смотрелся в ее любимой с детства широкой вазе белого фарфора с проталинами из прозрачного синего хрусталя. Тори любовалась букетом, когда сзади подошел Алан. Девушка спохватилась, что забыла поблагодарить его за подарок.

— Спасибо за цветы, Алан.

— И что ты об этом думаешь?

— О твоем вкусе? Он безупречен, разумеется.

— Нет, о моем предложении, которое прилагалось к букету.

— Насколько я помню, там была предложена альтернатива: выйти за тебя замуж или отправить в морское путешествие.

— Ну да, что-то в этом роде.

— Тогда тебе придется запастись таблетками от морской болезни, — сочувственно вздохнула Тори.

Алан стоял у нее за спиной, и она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах. И еще свежий и пряный запах его тела, который она не взялась бы описать, но могла узнать из тысячи других запахов. Так трудно сохранять легкие интонации, когда кружится голова и тело наливается жаром! А Алан отдал бы все на свете, чтобы иметь право поцеловать прядь этих шелковистых волос и маленькое ушко, за которое она была заправлена. О большем он просто запрещал себе мечтать.

— Тогда я ухожу! — весело сказал он. — Не радуйся, пока не в плавание, так быстро ты от меня не отделаешься. Сделаю кое-какие дела и к обеду вернусь.

После его ухода Тори немного постояла в холле, глядя на закрытую дверь и стараясь не думать о том, какие там у него дела. Она пошла было в мастерскую, чтобы закончить последнюю из серии «пустынных» картин, уже водруженную на мольберт. Но вдруг почувствовала сонливость — сказывалось раннее пробуждение. Пожалуй, отдохну немножко, решила Тори и прилегла на диван в гостиной, прикрыв голые ноги пледом. Она немного полежала, глядя на портрет прабабушки.

Тяжелые портьеры в гостиной были задернуты, иначе здесь было бы уже жарко, как в пустыне. Но в этой полутьме Тори показалось, что она явственно видит глаза Магды — точно такие же, как у нее, Тори. Да, они смотрели друг другу в глаза...

Магда вдруг улыбнулась, откинула шаль и положила смуглую изящную руку на тяжелую раму, словно на подоконник. Между их взглядами вдруг образовался глубокий синий туннель. Он медленно вращался, унося Тори — или какую-то часть Тори — в иное пространство. Словно сквозь туман она видела, как цыганка перегнулась через раму и показала рукой на вазу, стоявшую на каминной полке. Потом гостиная исчезла, и Тори уплыла в сон.

Магда танцевала в кругу цыган. Был вечер, и звезды горели, как цыганские глаза, а глаза цыган горели, как звезды, глядя на танец красавицы Магды. Ах, как она танцевала! Словно волшебная саламандра в огне костра, кружилась и изгибалась гибкая девушка в вихре ярких юбок, огненной бахроме шали, в тяжелых волнах черных как смоль волос. Танцевали ее босые ножки, танцевали маленькие чувственные груди, и, вспугнутые гортанным криком, взлетали золотистыми птицами легкие руки. О, какое это было наслаждение! Не танец, а полет, который, казалось, невозможно прервать.

Но музыка кончилась, стихли скрипки и бубны. Музыканты устали. И Тори остановилась, глубоко дыша и подняв к небу разгоряченное лицо. К ней подходили, одобрительно гладили по плечам, хвалили, подносили питье. Весь табор любил ее, но она ждала, чтобы снова зазвучала музыка. И вот музыканты напились, отдохнули и взяли в руки свои инструменты. Снова начался танец-полет, который нельзя было остановить. Только одни глаза во всем таборе не горели, как звезды, при виде Магды — дочери табора. Они сверкали, как черные угли, словно хотели прожечь девушку насквозь. Высокий молодой цыган грубо раздвинул толпу и схватил Тори, летящую в танце.

— Стой, Магда! Хватит тебе танцевать. Я хочу говорить с тобой.

— Нет, нет, Рамон, — забилась Тори, — пусти меня!

Она так легко неслась в пространстве, так упоительна была свобода ее движений, что неожиданный плен жестких рук причинил ей боль и страх.

— Эй, эй, Рамон, нехорошо. Отпусти девушку. Зачем так делаешь? — раздались голоса.

— При всех говорю, Магда! Хватит тебе танцевать. Будь моей женой, рожай мне детей. Ничего для тебя не пожалею!

Душно и тяжело было Магде в кольце этих жестких рук, как птице, зажатой в грубом кулаке.

— Никогда, Рамон! Пусти, я не люблю тебя!

— Полюбишь!

И вдруг Тори почувствовала, что она свободна. Рамон, отброшенный от нее сильными руками, медленно поднимался с вытоптанной травы. А перед ней стоял незнакомый юноша с огненными волосами и глазами, зелеными как изумруды. Он улыбнулся Магде, а потом обернулся к цыганам.

— Эй, романе, разве девушки не свободны в вашем таборе? Разве они не сами выбирают себе мужа?

— Я тебя узнаю, человек. Ты — сын цыганского барона, Аньоло. Как нас нашел? — Вперед вышел седоусый старик.

— Отец по делам послал. Сейчас своих догоняю. Заглянул к вашему костру и глазам своим не поверил. Что это за новые законы у свободного народа?

— Рано выводы делаешь, Аньоло, — посуровел старый цыган и повернулся к Рамону, — те же у нас законы, что и у вас. А потому — уходи прочь из табора, Рамон. Ты оскорбил Магду. Она сирота, мы все ей — отцы и матери, братья и сестры. А ты — чужой. Уходи...

Тори приоткрыла тяжелые веки, смутно осознавая, что она лежит на диване в гостиной. Но в ту же секунду сон снова сморил ее, и она увидела, что сидит рядом с рыжеволосым Аньоло. Ее рука — в его руке. И ей от этого так хорошо и спокойно, как в те времена, когда матушка держала ее у груди.

А сидят они за длинным столом, уставленным кувшинами с вином и разными яствами, и все вокруг поздравляют их. Это свадьба! — обрадовалась Тори. И тут к ним подошли с двух сторон две старые женщины и велели откинуть волосы от левого уха.

— Ой! — вскрикнула Тори, почувствовав мгновенную боль. Но Аньоло лишь счастливо засмеялся. Теперь у обоих в ушах красовались запаянные накрепко золотые колечки.

— Пусть ничто и никогда не разлучит вас, — сказал седоусый старик, сидевший во главе стола.

Аньоло взял Магду на руки и понес ее к своему шатру. И ей было сладко-сладко в его сильных руках. Он опустил ее на широкое и мягкое ложе, усеянное лепестками цветов. И встал перед ней на колени.

— Как ты красива, любимая, — сказал он. — Никогда я не видел женщины прекраснее тебя.

И Магда сама спустила с плеч красную шаль, чтобы муж увидел, какие у нее гладкие и золотистые руки. И он стал гладить их нежно-нежно, наслаждаясь шелком ее кожи. А потом целовать ее тонкие пальцы и нежные Ладони, а потом — запястья и плечи. Как приятно было ее рукам и плечам! Но уже все ее тело хотело этих ласк, а он медлил. Магда тихонько застонала и изогнулась, подставляя его горячим губам шею. И он поцеловал ее шейку. А потом взял в руки ее лицо и нежно и медленно стал целовать виски, горбинку на точеном носу, бархатистые щеки. И опять застонала Магда. И тогда наконец он коснулся губами ее горящих, набухших губ и стал целовать их сначала нежно и осторожно, а потом все сильнее и крепче, так что она ощутила и гладкость его белоснежных зубов, и сладость языка. И ее губы сами приоткрылись ему навстречу... Целуй, целуй меня, милый, еще глубже и сильнее! Все ее тело трепетало и изгибалось в предчувствии его прикосновений. А как жаждали ласки ее танцующие груди, трепещущие, словно два птенца с алыми клювами...