Уинифред Леннокс - Неужели это я?

Томительно жарким было это лето в Париже, но улица Коленкур поутру сохраняла еще легкое дуновение свежести. Санди шла не спеша, щурясь от яркого солнца, которое зажигало снопами лучей витрины. Мимо плыл, шурша, нескончаемый поток машин: парижане спешили оставить раскаленный город хотя бы на субботу и воскресенье, мечтая о траве, речной прохладе, тенистых деревьях.

А Санди ранним утром вернулась в жару и духоту, и, пока ехала домой на такси, темно-красные и темно-зеленые навесы кафе казались ей флагами, вывешенными в честь ее возвращения. Отперла дверь, поставила сумку и побежала посмотреть, что сталось с ее садиком.

Как истинная шотландка, она обожала землю и не могла представить жизни без зеленой травы и цветов. Квартиру она искала долго, но свое чудо из чудес — собственный сад в городе — отыскала на Монмартре, который, живописно возвышаясь над тесными средневековыми улочками, сохранил вместе с последним виноградником память об иной, не городской, более привольной жизни. Квартира была невелика, но застекленная дверь спальни открывалась прямо в сад, где на лужайке едва умещалось кресло-качалка, зато вокруг пенились герани: розовые, белоснежные, огненно-красные.

— Ну как вы, мои милые? — весело обратилась к ним вернувшаяся хозяйка. — Соскучились?

Солнца в садик-колодец попадало не так уж много. Соседка заботливо поливала ее цветочки, так что Санди нашла, что жара и разлука пошли им на пользу. Звонить Филиппу было еще рано, но и сидеть в четырех стенах невмоготу: ни о чем больше не заботясь, Санди поспешила окунуться в веселую суету городского утра.

Горожане разъехались, но Париж не опустел. Кочуя из музея в магазин, из собора в ресторан, теснясь и толпясь, бродили по его улицам, площадям и набережным орды туристов. Высокая крупная Санди плавно огибала то одну, то другую группу, застывшую с запрокинутыми головами посреди улицы. И сама невольно поднимала голову и любовалась строгими кариатидами, легкомысленной башенкой, витой решеткой.

Еще вчера она сидела на веранде в родной Шотландии, любовалась закатом, как вдруг почтальон принес телеграмму. Четыре слова: «Запускаемся понедельник целую Филипп». В мгновение ока Санди уложила вещи, расцеловалась с родителями, вскочила на подножку экспресса. Бессонная ночь, и она в Париже.

Санди свернула с Коленкур на улицу Плакучих ив, маленькую и тихую. Даже на Монмартре по боковым улочкам ходят только свои. Еще несколько шагов, и она уже в уютном кафе, где каждый день рано утром пила кофе.

— Доброе утро, Пьер, — поздоровалась она с хозяином.

Темноволосый щеголеватый Пьер, здороваясь, удивленно вскинул брови, но не спросил, почему мадемуазель Тампл, которая всего неделю назад прощалась, уезжая в отпуск, вернулась так скоро.

Санди села за круглый столик — поближе к кондиционеру — и, наслаждаясь прохладой, попросила:

— Пожалуйста, кофе и фисташковое мороженое. Кофе черный, — прибавила она.

Рука Пьера, потянувшаяся к крошечному молочнику со сливками, застыла в воздухе: мадемуазель, которая вот уже два года неизменно заказывала кофе со сливками, пьет теперь черный? Удивительно!

Глоток душистого крепкого кофе прибавил Санди бодрости. От жары она совсем было размякла, да и бессонная ночь сказывалась. Интересно, сколько времени? Почти десять. Можно звонить.

Подошла к стойке, набрала номер. Услышала басовитое «алло», и сердце у нее заколотилось.

— Доброе утро, — сказала она, — я в Париже. Очень срочная работа, пришлось приехать.

— Санди! Вот здорово! — Абонент явно обрадовался. — А мою телеграмму ты получила?

— Нет,— слукавила она, желая услышать новость от самого Филиппа и дать ему понять, что приехала исключительно по делам. — Ты посылал телеграмму? Что-то случилось?

— Треньян сломался! — В голосе Филиппа звучало торжество. — В понедельник начинаются съемки! Рада?

— Да! Да! Да! — ликующим эхом отозвалась Санди.

— Значит, вечером отпразднуем. Часов в семь я позвоню. А пока весь в делах. Целую. До встречи!

— До встречи.

Вернувшись за столик, она принялась за мороженое — зеленое, как холмы Шотландии, прохладное, как вечерний туман над рекой. Напряжение сменилось истомой усталости, пришлось заказать еще чашечку кофе.

К родителям Санди приехала на грани нервного срыва. Мама ахала и причитала — как побледнела, как измучилась, бедняжка! Принялась кормить, отпаивать парным молоком. Целыми днями суетилась на кухне, колдуя то над пышками, то над свиными ножками. Молчун-отец сидел в уголке, поглядывая на жену и дочку. Сидя, он занимал полкухни, а когда вставал... Санди пошла в него — крупная, высокая, статная, а вот большие серые глаза, рыжеватые волосы и веснушки — от матери. И худенькой она была в детстве, тоже как мама. Мамина сестра, тетя Кэтрин, которая вышла замуж за француза и жила под Парижем, нашла, что у племянницы большие способности к танцам, увезла с собой и отдала в балетное училище. Ну и намучилась там свободолюбивая шотландка! Сколько плакала! Как ненавидела и пансион, и балет, и Париж! Потом Париж приручил ее, и она его полюбила. Теперь неизвестно, где Санди больше дома — в Париже или на увитой плющом веранде, выходящей на реку Спей.

Санди невольно вздохнула, вспомнив годы, проведенные в балетном училище: муштра и голодовка! Но потом... С каким аппетитом, с каким наслаждением стала есть! Как выросла, как пополнела. Теперь недурно бы и похудеть. Но как, если она по-прежнему неравнодушна к взбитым сливкам, тортам, пирожным? Тяжело вздохнув, она позвенела ложечкой и попросила:

— Пожалуйста, порцию ананасного, Пьер.

— Санди! Глазам не верю! — К столику пробиралась Элен, ее ближайшая подруга. Рабочий день они частенько заканчивали вместе, болтая здесь за чашечкой кофе. — Загорела и поправилась. — Последнее слово вырвалось само собой, и Элен пожалела: вряд ли Санди обрадуется комплименту, габаритов и стати ей не занимать, а в моде нынче изящные девушки... Усаживаясь, Элен одобрительно оглядела свои длинные стройные ноги и приступила к расспросам: — Что-то случилось? Плохое или хорошее?

— Замечательное! — Глаза Санди засияли, на щеках появились ямочки. — Треньян взял наконец сценарий Филиппа Мильера. И подписал договор!

После бунта в балетном училище Санди чем только ни занималась: для драматической сцены у нее не хватило таланта, для эстрады — голоса. Удачнее пошло с театральными рецензиями в молодежных и женских журналах, но сидячая работа оказалась не по ней. Зато когда Санди занялась живым делом, требующим общения с людьми, она почувствовала себя как рыба в воде.