Сьюзен Хаувотч - Песня любви

Боже, пробовать его на вкус, ощущать его, этот жар, проникающий в ее глубины, как бы сдирающий покровы со всех ее чувств и обостряющий наслаждение. Она забыла... Нет, просто сомневалась, что существует нечто, способное такой волной захлестнуть ее чувства, что она полностью отдастся этому... отдастся ему.

— Боже мой, женщина, ты заставляешь меня трепетать.

В его голосе она уловила изумление, ощутила дрожь в его теле... или дрожь пронизывает ее тело, готовое содрогнуться?

Она прижималась к нему так, словно от этого зависело, жить ей или умереть, поэтому ему было легко приподнять ей ноги и положить их вокруг своих бедер. Интимное касание, когда он вместе с ней двинулся к постели, подняло такую жаркую волну у ее чресел, что она не смогла удержать стон, поглощенный его ртом — его язык продолжал свои безумства.

Они вместе, несколько неуклюже, повалились на кровать, однако Джорджина не заметила, что обходительность вновь покинула его под напором желания гораздо мощнее ее собственного, ее же — превосходило все прежде ею перечувствованное с этим мужчиной. В следующий миг они уже рвали — в буквальном смысле слова — одежду друг с друга, даже не соображая, что отдаются на волю примитивнейших инстинктов.

А затем он оказался внутри нее, глубоко погруженным, и тело ее как бы облегченно вздохнуло, приветствуя его. Это продолжалось какой-то момент, когда она с тревогой поняла, что он делает то, чего не делал прежде — поднимает вверх ее колени, так высоко, что она ощутила свою полную беззащитность. Чувство тревоги было тут же забыто: новое положение дало ему возможность проникнуть в нее так глубоко, что, казалось, он достиг самых ее потаенных уголков. И в этот миг сноп искр в ее глазах сопроводил произошедший в ней взрыв, волны от которого разбежались по всему ее телу, прильнувшему к его телу, содрогающемуся и извещающему его о каждом собственном спазме, рожденном этим блаженством.

Она вскрикнула, даже не сознавая этого. Оставила кровоточащие полумесяцы на его плечах — тоже не сознавая этого. Вновь она отдала ему собственную душу. Но ни один из них не знал об этом.

Когда Джорджина обрела способность что-то соображать, она почувствовала сладостную истому и... то, что ей осторожно покусывают губы. Это навело ее на мысль, что Джеймс не разделил с ней это немыслимое блаженство.

—Ты?..

—Конечно же.

—О!

Но мысленно она произнесла еще и другое «О!», гораздо более удивленно. Так скоро? Хотела ли она вновь, как теперь, провалиться в никуда? Хватит ли у нее смелости? Но ее уже уносило желание самой начать пощипывать и покусывать его губы, тем самым она получила ответ, который сейчас и хотела получить.

— Разве тебе не известно, что браки заключаются для извлечения прибыли или для объединения видных семейств... что никак не относится к нашему случаю, так ведь, любовь моя? Однако в наши дни происходит возврат к примитивным первоосновам, общество дает санкцию на похоть. И я бы сказал, на этом мы и сходимся с тобой.

За две недели, минувшие с того рокового дня, когда она пала жертвой обходительности и нежности Джеймса Мэлори, Джорджина не раз вспоминала эти слова, находя в них подтверждение того, что в проснувшемся у него желании ей не следует видеть чего-то большего. Она тогда всего лишь спросила, как он собирается относиться к их браку — уважать его или считать, что его не существует. Его ответ она бы не назвала ответом. И ей не было нужды выслушивать, что единственное, что их объединяло, — это вожделение, во всяком случае, с его стороны.

И тем не менее столько нежности было в этом вожделении; так часто, лежа в его объятиях, она ощущала, как ее лелеют, чувствовала, что она почти что... любима. И это сильнее всего заставляло прилипать язык к гортани всякий раз, как она снова собиралась задать вопрос об их будущем. Разумеется, получить от Джеймса прямой ответ почти что невозможно. Если ответ не был презрительным, отчего она расстраивалась и замыкалась в себе, то он был уклончивым. Как ей очень скоро стало очевидно, любое упоминание о случившемся в Коннектикуте или даже намек на сам факт существования ее братьев превращал его в огнедышащего дракона, готового спалить ее своим пламенем.

Таким и было их существование — они оставались любовниками, составными частями пары. Но имелось одно особое обстоятельство. Под запретом находились деликатные темы. Это напоминало неписаный договор о перемирии, по крайней мере, так на это смотрела Джорджина. И если ей хотелось сейчас отдаться наслаждению с Джеймсом, а таково было ее желание, то приходилось на время забыть о собственной гордости и своих треволнениях. Вот завершится их плавание — и вскоре станет ясно, что с нею будет: намерен ли Джеймс оставить ее рядом с собой или отослать домой.

А время летело быстро. Поскольку теперь «Мэйден Энн» не должна была бороться со встречным западным ветром, то уже примерно через три недели после отплытия из Америки судно вошло в устье Темзы.

С первой же ночи Джорджине стало ясно, что ей вновь предстоит посетить Англию, так как, обсуждая курс с Конни, Джеймс продолжал держать ее под мышкой. Ей даже не пришлось долго задаваться вопросом, отчего он не возвращается для завершения своих дел на Ямайку. Это была одна из запретных тем, так что она не стала расспрашивать его, а обратилась к Конни, у которого иногда можно было кое-что разузнать. Он ей и сообщил, что, ожидая, пока вся команда будет собрана на борту, Джеймс, к счастью, нашел агента, который и завершит дело о продаже собственности. Хотя не ощущала в том своей вины, она все же задавалась вопросом: станет ли ей когда-либо известно, почему Джеймс появился в Коннектикуте с такой жаждой мести.

И вновь Джорджине пришлось упаковывать чемоданы Джеймса в преддверии прибытия. На сей раз имелось и несколько предметов ее одежды, взятых, правда, взаймы. Однако когда она вышла на палубу, то увидела, что по обеим сторонам трапа, не скрывая что следят за ней, стояли Арти и Генри.

Ей показалось это забавным. Имей она возможность коснуться этой темы, то могла бы известить Джеймса, что в лондонском порту он никогда не смог бы увидеть судна компании «Скайларк». Так что он может не беспокоиться: бежать ей некуда. Если, разумеется, ему не все равно, исчезнет она или нет. К тому же ему было известно, что денег она не имела, от этого появление соглядатаев вовсе делалось абсурдом. Нефритовое кольцо к ней вернулось — в качестве свадебного, так как оказалось, что у Джеймса оно было на цепочке на шее, — однако она не собиралась и мысли допустить, чтобы с ним опять расстаться.

Кольцо на пальце служило напоминанием о том, что было так легко забыто — то, что она замужняя женщина. Так же легко забыта была и ее беременность, поскольку она не испытывала ни малейших неприятных ощущений, ни тошноты, не изменились и ее формы, разве что несколько увеличилась грудь. Между тем срок составлял уже два с половиной месяца. Однако больше ни разу она не упоминала об этом Джеймсу, и он об этом не заговаривал. У нее даже не было полной уверенности, что в тот день он расслышал, как она в гневе выкрикнула это, одновременно хлопнув дверью каюты и выскочив на палубу.