Джулия Тиммон - Из сегодня в завтра

— Пусть бы О'Коннел и чинил свое чертово оборудование! — Я, бог знает почему, злюсь на старика, не сделавшего мне ничего плохого.

Мама успокоительно похлопывает меня по руке.

— Зачем ему пачкать руки, когда у него есть такой дурачок, как наш папа?

Несмотря на свое горе, замечаю, что мама говорит об отце почти ласково — можно сказать, любя. Удостоверившись, что они согласны прибегнуть к психологической помощи и благополучно начали курс, мы с Деборой перестали лезть в их дела, а если и интересовались ими, то осторожно и чаще косвенно. В последнее время между нашими родителями больше не вспыхивает грандиозных ссор, во всяком случае таких, о которых становилось бы известно нам. Маму, когда мы к ним заглядываем, застаем не со стаканом в руке, а примеряющей новую одежду или о чем-то мечтающей на веранде; отец, хоть и бывает, что по-прежнему ворчит, больше не заикается ни о разводе, ни о желании немедленно уехать из дому. Мы с Деборой почти успокоились и без слов договорились не заводить речь об отношениях отца и матери. Чтобы не сглазить.

— А-а… зачем вы мне звонили? — спрашиваю я. Мной овладевает ужасающее и неодолимое желание остаться одной и окунуться с головой в свое несчастье. Вспомнить в мучительных подробностях, с чего начался день, какие сулил удовольствия, как стал терзать странными загадками и чем закончился.

Мне кажется, что подошло к концу не только воскресенье и даже не только наши отношения с Джерардом, но и вся моя жизнь. Скажете, нельзя дышать одной только любовью? Когда она уходит, надо собираться с духом и шагать вперед? Знаю, но в данном случае, оттого что сегодня я предпочла любви спокойствие, мое чувство, кажется, запылало с удвоенной силой. А все прочие желания — обзаводиться новыми вещами, с кем-либо общаться, куда бы то ни было ездить — словом, все прочее покинуло меня. Боюсь, навсегда.

Мама прикасается к моей руке.

— Эви?

Вздрагиваю.

— Что?

— Ты спросила, зачем мы звонили… — растерянно бормочет она.

Моргаю.

— Гм… ну да.

— А сама вдруг как будто забыла, что я рядом, — произносит мама, прикладывая руку к моему лбу, будто я еще ребенок и она в ответе за мое самочувствие.

Качаю головой, стараясь изобразить усталость или недомогание, но чувствую, что актерствовать сейчас совсем не могу, откидываюсь на диванную спинку, тихо вздыхаю и закрываю глаза.

— Просто у меня… был тяжелый день.

— Что-нибудь стряслось? — встревоженно спрашивает мама. — Может, тебе нужна помощь?

Мгновение-другое раздумываю, не кинуться ли матери на грудь и не рассказать ли все-все, но слезы до сих пор стоят внутри ледяной глыбой, а перед глазами одно за другим проплывают воспоминания о сегодняшнем дне, которые, чувствую, просмотреть впервые мне следует в одиночку.

— Нет, спасибо. Не стряслось ничего… страшного.

Мама смотрит на меня с недоверием.

— Точно?

Устремляю взгляд в полутьму перед собой.

— Угу. Лучше скажи наконец, чего вы хотели…

Мама вздыхает. Я сразу чувствую, что это вздох не тяжести и не безысходности. А безмолвное предисловие к чему-то неожиданному и приятному.

— Мы с папой… решили на недельку съездить в Кливленд, к его брату, Джорджу. Мы не виделись с ним лет пять, а позапрошлой зимой он сильно болел… Как-то нехорошо получается. И потом… — Она в некоторой растерянности смотрит на свои руки.

Мне на мгновение становится чуточку спокойнее.

— И потом вам захотелось попутешествовать вдвоем, — договариваю за нее я.

Мама вскидывает голову.

— Да, представь себе! — Она сконфуженно усмехается. — Может, тебе это покажется нелепым, но у нас вдруг… будто все началось заново.

— Если бы нам с Деборой это казалось нелепым, тогда мы бы наплевали на ваши выяснения и ничего не пытались бы исправить, — медленно и устало говорю я.

Мама опять вздыхает.

— Да, ты права. У нас ведь все как будто налаживается только благодаря вам. И Джерарду, конечно.

Упоминание о Джерарде отзывается у меня в сердце приступом такой невыносимой боли, что я зажмуриваюсь и стискиваю зубы. Мама этого не замечает, ибо слишком увлечена своим рассказом.

— Знаешь, мне все казалось, что положение наше безвыходное и что путь у нас единственный: скрепя сердце терпеть все эти муки, пока кого-то одного по той или иной причине не станет… или пока не случится… гм… не знаю… что-нибудь непредвиденное. Как оказалось, на свете такие, как мы с папой, далеко не одни и есть люди, профессионалы, которым известно, какой дорогой выйти из подобной темноты на свет.

Какое-то время молчим. Я так и сижу с закрытыми глазами и кричу про себя: я подумаю об этом потом, потом, потом, черт возьми! Где-то на грани сознания и бессознательного маячит мысль: может, и в твоей истории все не настолько плачевно? Может, тоже следует обратиться к врачам? Но я не желаю подпускать ее к себе, потому что очевидно одно: судьбу Джерарда не изменить. Он есть и навек останется отцом не моих детей. А стало быть, и не моим мужем…

— Нам было непросто, — продолжает мама. — На приемах у доктора Шульца я не раз распускала нюни, о чем-то долго умалчивала, о чем-то потом сожалела. И отцу пришлось тоже несладко. Тем не менее как-то раз я проснулась и ясно осознала, что мы двигаемся вперед. Шажок за шажком, преодолевая препятствия и превозмогая боль, но идем, не топчемся на месте. Удивительно. Этот Шульц вроде волшебника. Знает наверняка, как лучше быть и чего следует избегать. Только благодаря ему я охладела к виски и даже… — Она усмехается. Явно не потому, что ей смешно, а потому, что особенно стыдно говорить об этом и хочется замаскировать стыд. — Даже Катца послала куда подальше. Не общаюсь с ним несколько месяцев и чувствую себя освобожденной от гнета… А еще…

Она поворачивается ко мне, и я спешу сделать вид, что по крайней мере не убита горем.

— …я подумала чем-нибудь заняться, — с умилительной робостью, которой, как мне казалось, в нашей маме вообще нет, признается она. — Чем-нибудь таким, что мне и кому-нибудь еще доставляло бы удовольствие и приносило пользу.

Немного наклоняю вперед голову.

— Неужели ты решила снова петь?

Мама улыбается.

— Выступать в клубах, конечно, больше не буду.

— Почему «конечно»?

— Это дело для молодых, уверенных в себе.

— Ты у нас тоже молодая! — восклицаю я, на какое-то время почти забывая о своей трагедии. — Только взгляни на себя в зеркало! Кто даст тебе пятьдесят пять?!

Мама смеется и взмахивает рукой.

— Не в этом дело. Да и опыта у меня совсем ничего. — Ее лицо серьезнеет. — Я подумала, может, попробую свои силы, допустим, в любительском театре?

— Отличная мысль, — говорю я. — И мой тебе совет: не откладывай это дело в долгий ящик!