Лиз Ивинг - Такая нежная любовь

— Надо полагать, что Стефен твердо решил сломить твое сопротивление.

— Не знаю, приносят ли вообще в таких ситуациях пользу подобные украшения, но что касается меня, то я скорее пришла в оцепенение. Брюс, я и сейчас в оцепенении от этого ожерелья. Я ощущаю его как какую-то препону между нами.

— Даже если его тебе вручаю я?

— Даже ты. Оно мне беспрестанно будет напоминать о Стефене.

— Я предполагаю, именно этого он и хотел. Но ты уверена, что тебе так тягостно именно из-за этого ожерелья?

— Что ты имеешь в виду?

— Стефен рассказал мне, что произошло в тот вечер, но добавил, будто это твое дело объяснить мне, почему все это вообще случилось. Гебе понятно, что он подразумевал под этим?

— Вполне.

На этот раз она ощущала себя натолкнувшейся на глухую стену и не очень уверенной в том, что выбрала хороший способ одолеть ее, несмотря на все то понимание, которое только что продемонстрировал Брюс. Хотел ли на самом деле Стефен покончить со всем этим, признаваясь во всем, или же это был очередной его трюк?

В любом случае для молодой женщины оставался лишь один выход: верить в ту любовь, что связывала ее с Брюсом, верить, что он окажется сильнее тех ударов, что она ему нанесет, верить в то, что он будет в состоянии обезвредить ловушки Стефена, если таковые имелись.

Она чуть пошевелилась в объятиях своего мужа и начала говорить, не глядя на него:

— Эта история началась давно, Брюс, задолго до нашей с тобой женитьбы.

— Так ты знала Стефена?

— Да.

Она ответила быстро, буквально выдохнув едва слышимое слово.

— Да, — продолжала она после некоторого молчания, — мы учились в одном и том же университете Нью-Йорка и встречались неподалеку отсюда, на Вашингтон-сквер.

— Забавно, — пробормотал он, — я думал, что он из Цинциннати.

— Да, это так, но он предпочел заниматься своей юриспруденцией здесь.

— Теперь я начинаю понимать.

— Что?

— Трудно объяснить. Твое смятение, когда ты увидела его первый раз там, в ресторане. У меня тогда создалось впечатление, что ты его уже знала, но потом я об этом не думал. Я видел тебя такой… раздраженной, озабоченной. Ну как я мог догадаться? Думал, что это твоя живопись наполняет тебя тревогой.

— И это было тоже, Брюс. Сам видишь, какой клубок всего. Так уж получилось, что тогда же появился Стефен, что дало последний толчок к наступлению кризиса, но я боролась сама с собой длительное время.

— Зачем?

— Милый мой, это будет, пожалуй, труднее всего объяснить. Если ты и вправду хочешь, то давай раз и навсегда покончим с этим господином Фицджеральдом. Это правда, что мы знали друг друга до того, как я встретила тебя в Англии. Подумывала даже выйти когда-нибудь за него замуж, в чем глубоко ошибалась, поскольку мы не были созданы друг для друга. Впрочем, к тому времени его семья уже организовала его помолвку с богатой наследницей, и мне не оставалось места в подобном окружении.

— Смею уверить тебя, вовсе нет.

— В свое время — да. А потом ты, у тебя широкая натура, ты помог мне избавиться от моей неловкости, вместо того чтобы насмехаться над этим.

— Никто и не подумал бы насмехаться над такой женщиной, как ты.

Она взглянула на него с улыбкой.

— Заверяю тебя, что сегодня никогда бы не допустила этого. Но во времена Стефена я считала себя великим художником, хотя была лишь прилежной ученицей, а ему вздумалось издеваться над моими произведениями. И тогда я бросила все: его, свое искусство, Америку.

— И встретила американца в Старом свете.

— Если бы ты мог представить себе, в каком состоянии я находилась в то время! Хотя не подавала виду, но эта несчастная история меня полностью сокрушила.

— Я подозревал, что ты прошла через какие-то мучительные переживания, но никогда не осмеливался поговорить с тобой об этом.

— О Брюс, ты такой милый, такой тонкий!

Он взял ее за подбородок и буквально впился в нее своими красивыми голубыми глазами.

— Ты по этой причине вышла за меня замуж?

— Выслушай меня хорошенько, Брюс Мандрелл, и заруби себе на носу: я вышла за тебя замуж, потому что любила тебя, и всякий прожитый день хвалю себя за эту прекрасную мысль, которая пришла мне в голову в тот год.

— Как же ты смогла любить меня после него?

— Узнав тебя, я поняла, что ошибалась на его счет, да и вообще жила в самообмане. Я хотела так много тебе отдать, что перечеркнула основную сторону себя самой, как если бы мое искусство принадлежало прошлому в той же степени, что и Стефен… Я рассматривала их нераздельно, обоих же и прокляла.

— Как будто хотела наказать себя?

— Может быть. Это звучит забавно, но по мере того, как я тебе все это излагаю, нахожу для себя все ответы на те многочисленные вопросы, которые задавала себе в течение такого долгого времени. Все было так просто. А я ничего не понимала!

— Ты видишь, иногда достаточно просто поговорить.

— Иногда. О Брюс! Я так себя ругаю за все это напрасно потраченное время, тогда как достаточно было рассказать тебе обо всем.

— Может быть, и нет, милая. Я даже уверен, что, напротив, тебе нужно было долгое время вынашивать все эти проблемы, прежде чем быть в состоянии разрешить их. Я рад, что они проясняются, но поскольку ты десять лет молчала, то они невольно оказывали воздействие на тебя, медленно прокладывали себе дорогу в твоем подсознании.

Она кивнула головой.

— Десять лет, чтобы понять!

— Некоторым нужна для этого целая жизнь, а иногда они так и не находят ответа. Тебе же достало смелости открыто посмотреть на себя.

— А также везения иметь тебя в качестве постоянной моей опоры. Отныне все пойдет хорошо.

Он гладил ее лицо, продолжая глядеть на нее с нежностью.

— И если ты так говоришь, дорогая, я принимаю такую судьбу. Надеюсь, что ты состоишься теперь как художник, покажешь нам, на что ты способна.

— У нас уже есть трое детей. Ты не считаешь, что это замечательные произведения искусства?

— Да, но их нельзя повесить на стену. Рисуй нам картины, ваяй скульптуру, изобретай украшения, снова стань той великой Черил Пристон, которая уже подписывала свои полотна.

Она приложила пальчик к его губам.

— Если позволишь — Черил Мандрелл.

Он коснулся губами ее кисти, потом руки и наконец поцеловал молодую женщину в губы.

— Как тебе будет угодно, киска моя. Меня же первого за это и поблагодарят.

— Налей мне немного шампанского, чтобы отпраздновать наше согласие.

— Оставь себе ожерелье.

Она бросила непринужденный взгляд на украшение и засмеялась.

— Ну, если хочешь. Но я буду помнить, что это ты его мне подарил. Какая мне разница, кто заплатил!

Он обнял жену, тронутый ее веселым настроением.

— Наш предполагаемый сенатор будет тебе всегда признателен, если ты станешь надевать ожерелье на его званые приемы.