Бетти Бити - Очарованная легендой

Низкое солнце сияло нам в глаза, заставляя ивовые витки балюстрады сверкать подобно серебру. На пенистый котел под нами падала тень гигантской скалы. Если я смотрела вниз, что делала редко, то видела, как крошечные тени наших голов, не больше бусинок, медленно двигаются по ожерелью моста, спускаясь к его провисшей середине, а вскоре быстро поднимаясь к утесу.

Солнце опустилось слишком низко, чтобы освещать и преломлять водяную пыль над водопадом. Миниатюрные радуги исчезли, вокруг все посуровело, остался только сырой холод и рев падающей воды.

Шум водопада заглушал любые слова, даже если бы мы с Петизо попытались что-то крикнуть друг другу. Но нас обоих занимали собственные мысли.

Я отчитывала себя в духе Джеймса Фицджеральда. Ты не первая, убеждала я себя, и не последняя безответно влюбленная девушка. Несмотря на внимание ко мне в Беланге, Джеймс Фицджеральд нашел способ предупредить меня о другой женщине. Что может быть яснее?

Я заглянула в ущелье. Две маленькие бусинки теперь медленно приближались к тени утеса. Скоро они исчезнут в ней. Скоро мы будем на другой стороне, поднимемся по склону на дорогу, дождемся автобуса, и жизнь продолжится, как прежде. Переход через мост выглядел символически, словно мог стать предзнаменованием для меня. Но не стал. Если верить поэтам, любовь — мост между двумя схожими душами, но я не перешла его.

Я подняла глаза, внимательно глядя по линии мягко качающихся веревок, осторожно ставя ногу перед другой. На той стороне меня никто не ждал. В свое время мистер Фицджеральд женится на Еве и успешно совместит (возможно, к одобрению Петизо) роль jefe и esposo. А Хестер после года чарагвайской помолвки выйдет за дона Рамона.

Еще четыре шага. Петизо, впереди только на длину руки, с улыбкой обернулся. Мы качались над волнами, бесновавшимися далеко внизу, как на качелях. Когда мы достигли центра, свободная веревочная конструкция слегка провисла к потоку. Несмотря на весь ужас, к которому я почти привыкла, мне казалось, что мы идем по воздуху.

И все-таки мистер Фицджеральд — и, если честно, ненадолго я сама — однажды вообразил, что меня влечет к дону Рамону.

Мои мысли резко затормозили. Об этом Джеймс Фицджеральд предупреждал меня? Он предположил, что я влюблена в дона Рамона. Действительно, я позволила ему так считать. Так, по разным причинам, делали Хестер, Ева и дон Рамон. Как доверенный друг Малленпортов, он знал дела Хестер и в сдержанной манере постороннего попытался предупредить меня о грядущем разочаровании? И что я сделала? По-женски сказала, что никого не люблю.

Петизо передо мной прибавил скорость. Мы осторожно поднимались к противоположной стороне. Бусинки наших голов увеличились, вырисовываясь на утесе. Но, хотя мои ноги двигались, разум буксовал.

Даже если Джеймс предостерег меня по поводу дона Рамона, а не себя, это не заставит его любить меня. Возможно, я сохранила достоинство, но не любовь.

Еще пять шагов. Если только я, наслушавшись сплетен, тоже пришла к неправильным выводам. Например, что он влюблен в Еву. Так же, как я приняла в гасиенде поцелуй… поцелуй… Если поцелуй?..

Внезапно за моей спиной — словно вылетела из гигантского лука стрела — раздался свист, пронзительный, резкий и перекрывший рев водопада.

Небо распахнулось. Я упала, словно подо мной открылся люк. Я все еще цеплялась одной рукой за провисшую веревочную балюстраду, а другой — ухватившись за Петизо.

Мы летели и летели, как в кошмаре, в холодную густую темноту. В ушах звенело, живот болел, дыхание сперло. Ветер трепал волосы и одежду. Утес проскочил мимо, как сумасшедший фильм. Вода мчалась навстречу, как взбесившиеся водяные горки, как гигантские сломанные качели, вниз и вниз. Вдруг я почувствовала пену на лице. Раздался громкий крик, громче водопада, отозвавшийся эхом от утеса, — мой или Петизо, не знаю.

Потом веревочная балюстрада туго натянулась, чуть не оторвав мне руку. Мы больше не падали. Мы стали качаться и вращаться по кругу, словно маятник разломанных часов.

Все случилось так быстро, что я ничего не успела даже сообразить, не говоря уже о словах. По крайней мере, я все еще крепко держала Петизо. Полагаю, инстинктивно, когда мост оборвался, мы оба схватили друг друга за свободные руки. И так мы цеплялись, как муравьи, за обрывки сломанного моста, а гигантская стрелка, словно в рассказе Эдгара Аллана По, раскачивалась над острым краем скалы, словно отсчитывая, сколько пройдет времени, прежде чем мы сорвемся или прежде чем лопнет ивовый трос и мы с оставшейся частью моста наконец нырнем к нашей гибели.

Я хотела уверить себя, что мыслю ясно, что опасность обострила мои умственные способности. Но нет. Мое сознание распалось на кусочки калейдоскопа. Обострились только чувства. Я помнила рев воды уже в пятидесяти футах под нашими ногами, помнила, как было влажно и холодно, как мрачно выглядит скала, какая тонкая ивовая веревка в моей руке, как болит моя подмышка, каким маленьким, испуганным и смирившимся теперь кажется Петизо.

Слово смирение завязло в моей голове. Я вспомнила с отчаянием, что в опасности индейцы часто сами смиряются с неизбежностью смерти. Смирение и принятие, дающее им долголетие, бесполезны, когда надвигается катастрофа.

Я чувствовала на лице холодный пот. Мое горло сжалось от ужаса и беспомощности. Потом я бросила взгляд на сланцевый выступ внизу на полпути между скалой и водопадом.

Сначала я не пыталась сознательно раскачаться в его сторону, но мои ноги инстинктивно начали работать назад и вперед, как я баловалась ребенком на садовых качелях, затем уже с осознанным упорством я трудилась, направляя нашу головокружительную дугу к нему. Я не слышала скрип веревки из-за рева воды, но понимала, что каждое движение будет перетирать ее еще сильнее.

Амплитуда становилась все больше и больше. Веревка держалась. Когда мы оказались над выступом, я крикнула по-испански:

— Прыгай!

Но Петизо оставался недвижим, как статуя. Руки на веревке, стеклянные глаза, покорное выражение на лице. Жизнь научила его, что солнечный день часто кончается смертью. Этот день, он знал, приближается к смерти. Скоро он упадет в пенистые воды. Петизо уже готовился принять неизбежное.

Нас отнесло на середину реки. В мое сердце, словно окружавшая нас холодная туманная пена, вползла безнадежность.

В полном отчаянии я заговорила с ним. Не помню, что говорила, какие слова, на смеси каких неведомых языков, что за жесты делала. Я льстила, угрожала, признавалась, умоляла. Единственное, что, казалось, дошло до него, — упоминание el jefe, мистера Фицджеральда. Мистер Фицджеральд отдал меня на его попечение, поэтому Петизо должен проявить себя как мужчина. Иначе el jefe придет в его деревню и потребует большой выкуп.